Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Есть ли я и написала, что боялась Вас обеспокоить, так говорила ето потому что разстояние между нами сделалось слишком велико и мне кажется, что я должна так поступать и так чувствовать, но если спросить истинну, то имею твердое уверение в глубине моего сердца, что вы нас не можете забыть и связь наша останется вечною. <…> Может быть настанет скорее то время, что к вечной привязанности, которую всегда питаю к вам в душе моей, еще обяжете меня и вечной благодарностью <…>. Будьте же снисходительны и подумайте, что есть привязанности истинные, которые ничем отвратить невозможно. Помощь ваша на сей счет будет благодеяние и есть ли б вы не испугали меня вашим строгим суждением, я бы написала к вам, в чем может оное состоять. Естьли вы будете не етот счет судить снисходительнее и добрее, тогда буду искреннее (ОПИ ГИМ. Ф. 247. Ед. хр. 2. Л. 5, 6 об.).

Неизвестно, подействовали ли на Александра Ивановича эти доводы. В 1831 году Анна Михайловна вновь просила его «если он имеет что-нибудь лишнее для помощи неимущим», помочь ее сыну, находившемуся «в крайности» в походе, скорее всего в польской кампании (Истрин 1911: 122). Анна Павлова прожила 90 лет, до 1874 года, но вся ее жизнь была исполнена тягот. Уже в старости она просила Зонтаг помочь ей продать в Петербурге «кружева и блонды» (см.: Там же) и планировала отправить к ней жить внучку, на воспитание которой у нее не было средств (ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 1. Ед. хр. 1026. Л. 31 об.). Рассказывая о семейных неурядицах своей старшей дочери Анны, Анна Михайловна пожаловалась корреспондентке на ее «соковнинскую гордость» (Там же, 21 об.). Трудно сказать, кого именно она имела в виду, родных сестер или боярынь XVII века. Ни те ни другие так и не смогли примириться с тем, что мир не соответствовал их идеалам.

Сама Анна Соковнина сумела освоить эту науку. О поздних годах ее жизни рассказала в своих воспоминаниях дальняя родственница Елена Юрьевна Хвощинская:

Анна Михайловна Павлова, рожденная Соковнина (Бабуша, как мы все ее звали), была большим другом нашего поэта Жуковского, который в молодости был ее поклонником; она любила поэзию, много знала наизусть стихотворений, и сама часто, обращаясь к своим друзьям, говорила и писала стихами. Вот одно из ее стихотворений, сказанное экспромтом, в котором она рисует так откровенно свой милый портрет:

Все тот же капор обветшалый,
Все тот же чепчик на боку!
Все то же платье – «цвет увялый!»
Но в том уверить вас могу:
Все то же сердце неизменно.

(Хвощинская 1897: 604)

Кто знает, была ли еще жива в «неизменном» сердце «бабуши» память о «милом и добрейшем Андрее Ивановиче», безнадежно влюбившемся в нее в самом начале века и, возможно, испортившем всю ее жизнь. Из всех многочисленных поклонников Анны Михайловны времен ее молодости Хвощинская знала или сочла нужным упомянуть только о Жуковском. Скорее всего, Анна Павлова, на три года пережившая третьего из братьев Тургеневых, Николая Ивановича, была последним человеком, который мог помнить «незабвенного поэта». Баронесса Мари-Жозефин-Франсуаз Фонсет де Монтайор, она же графиня Суардо ди Бергамо, умерла еще в феврале 1810 года, не дожив до 37 лет (Forras 1992: 404).

Тройственный авторский союз, о котором мечтал Андрей Тургенев, не пережил своего создателя. Осенью 1803 года еще под впечатлением от свежей потери Мерзляков писал Жуковскому: