Однако Барбара смотрела на это иначе. Для нее весь этот опыт казался непреодолимой преградой, лежащей на пути к дальнейшей жизни. Скорее, она предпочла бы умереть первой (хотя знала, конечно же, что этого не произойдет). Страдания, причиняемые ей до сих пор, вскоре могут оказаться пустяками по сравнению с выскабливанием и извлечением ребенка из чрева. Посмотрев на темный потолок, Барбара спросила себя: «Я ли это? Я ли это?». Потом она каким-то образом отбросила в сторону этот вопрос и подумала о Джоне.
У нее были противоречивые мысли о ее партнере по спариванию. Джон-мальчик, Джон-пленитель, Джон-чертов-насильник, Джон-возможный-отец-ее- ребенка и Джон Первый. Не способная избавиться от шока, душевной боли и горечи, она была вынуждена вспоминать это событие, хотя бы не погружаясь в детали.
Поразмыслив, Барбара предположила, что если уж ей суждено быть изнасилованной (отчасти она была фаталисткой по натуре), то ей еще повезло, что это сделал знакомый ей мальчик, а не какой-нибудь страшный мужик в переулке, в лесу или где-то еще. Похоть Джона хоть немного сдерживалась нежностью. Его прикосновения – нежеланные, отвратительные, неуверенные – были, тем не менее, нежными. Он пытался возбудить ее, пытался задобрить, и, хотя в конечном счете не остановился и получил удовольствие за ее счет, нужно признать, он старался.
Получила ли она удовольствие? Конечно же нет. У нее были разрывы (незначительные, как она подозревала; в конце концов, ей не было
Как учительница она была достаточно хорошо образована в области секса, чисто теоретически. Но всегда есть маленький нюанс – чтобы понять что-либо по-настоящему, нужна практика. Разве я не должна была испытать хотя бы небольшое удовольствие? Она не могла вспомнить; изнасилование было скорее «общежитской» темой, чем предметом обсуждения в студенческой аудитории.
Тут ее размышления прервали. По коридору, за дверями ее комнаты, бежал Бобби. Барбара подняла голову и увидела, как он несется обратно с дробовиком в руке. Видение было кратковременным, но она успела разглядеть застывшее, испуганное выражение его лица и отметить необычную поспешность и лихорадочность его движений.
После первых двух дней, когда Барбара потеряла надежду на освобождение, она стала обращать на Бобби и Синди так же мало внимания, как и они на нее. Они прерывали ее тяжелый сон, приходили посмотреть большими, невинными и при этом равнодушными глазами на ее страдания, и потом уходили. Она не боялась их и не связывала с ними надежды. По ночам, когда она дремала и грезила о Терри, Теде или о чем-то еще, дети приходили и уходили скорее как картинки, плоды воображения. Теперь все изменилось.
Невероятно, но Барбара сразу поняла, в чем проблема. Это ей подсказали поведение Бобби, его поспешность, дробовик в руках. Она услышала, как выключился свет на кухне, как открылась и закрылась задняя дверь, и все поняла. Где-то рядом был бродяга. Это напугало ее больше, что все произошедшее.
Терпеть детские пытки, даже детские изнасилования – это одно, а беспомощность перед неведомым – совсем другое. Какой бы звук ни вспугнул Бобби, он был издан человеком, а не животным. Мужчиной, а не женщиной, кем-то сильным, а не слабым. Иначе и быть не могло.
Более того, даже вооруженный Бобби не смог бы тягаться с человеком из тьмы, который возник в воображении Барбары. Тот позаботится о нем при необходимости, а затем задняя дверь снова откроется. Сложно представить, что случится с ней, когда незваный гость наконец узнает, что здесь происходит, а лучше даже не представлять. Барбара затаила дыхание, чтобы услышать шум борьбы, звук выстрела – хоть что-то, – и ничего не услышала ни в течение первого часа, ни в течение второго. Она посмотрела на свои запястья, которые, казалось, были за много миль от нее, аккуратно связанные скаутскими узлами – выбленочными, если использовать правильный термин, – и почувствовала, что завтра, если оно настанет, она непременно должна сбежать.
Осторожно, очень осторожно она извлекла из памяти набросок плана, который придумала ранее и осуществить который у нее тогда не хватило решимости.
С