Пойди туда — не знаю куда

— Да вот ищу, — отхлебнув кофе из стаканчика, задумчиво сказала Василиса. — Должен где-то быть, просто обязан…

В Кашире Федор даже не остановился.

— Может, все-таки сойдешь? — как-то не очень уверенно предложил он, когда безликие, озаренные закатным светом многоэтажки подмосковного городка остались уже позади. — Понимаешь, не все я тебе могу сказать, только опасно это…

— Что? — холодно спросила Василиса.

— Ну, в общем, ехать тебе со мной опасно. Тут у нас на трассе черт знает что творится!

— Ты «птичек» имеешь в виду?

От неожиданности здоровенный мужик чуть не выпустил из рук руль.

— А ты откуда про «птичек» знаешь? — подозрительно косясь на попутчицу, спросил он. Взгляд этот был такой серьезный, такой нешуточный, что волей-неволей пришлось Василисе рассказать все, то есть почти все, опуская кое-какие неудобные подробности, вроде того же, пропади он пропадом, пистолета или прихваченной из джипа чужой куклы Дурехи. Понукаемая нетерпеливыми вопросами — что за джип, какой марки, «чероки» или «гранд-чероки»? — поведала она Федору всю свою историю с самого начала — и про своего, пропавшего в Чечне то ли мужа, то ли возлюбленного, и про то, как стукнула этот самый джип «копейкой», про стычку на Новом Арбате, про Кощея, увезшего ее в свой, елки зеленые, замок…

— Ты была в домодедовском особняке этого… этого типа? — аж взвился от изумления водитель «КамАЗа».

— Ну была, а что тут такого?

— Стой-стой… а его дворецкого видела?

— Митрича?

— Так точно, дорогого нашего товарища Замесова!

— Он мне кофе со сливками в постель подавал.

— В-во гад!.. Слушай, а в подвал он тебя, случаем, не водил? Да нет, не Митрич, а этот…

— Константин Эрастович? Вот уж Бог миловал…

— Эх, а жаль! Одним бы глазком глянуть, что у него там!

— А ты, я смотрю, любознательный…

— У-у, не то слово! Просто чешусь от любопытства!

Мотор «КамАЗа» мощно рычал. Взмигивая ближним светом, проносились ахающие призраки встречных автомашин. Врассыпную бросился редкий березовый лесок, ударив воздухом по стеклам, распахнулось вечернее пространство — огненно-багряное справа и сумеречно-сиреневое, с пронзительно яркой первой звездой, слева, и Василисе, зачарованно заглядевшейся вперед, в стремительно мчавшуюся навстречу даль, показалось на мгновение, что это не тяжелогруженый фургон, а сама сбесившаяся Россия сломя голову несется куда-то назад, в прошлое, летит неведомо куда, да так, мамочка, безудержно, так погибельно и самоупоенно, что даже силам небесным ее, похоже, уже не остановить!..

Василисины видения прервал дальнобойщик Федор:

— Эй, лягушка-путешественница, о чем замечталась? Ты уж, пожалуйста, не молчи, а то, не дай Бог, засну — я ведь, честно сказать, две ночи не спал…

— Да уж, кажется, наговорила я тут тебе. Теперь твоя очередь…

Василиса щелкнула зажигалкой. Яркий газовый факелочек осветил кабину «КамАЗа». Глаза у ее соседа были и впрямь усталые, воспаленные, не голубые, а серые какие-то, старые.

— Слушай, мужик, сколько тебе годков?

— Вот как раз сегодня полторы тысячи стукнуло.

— Ах, вот оно что. Выходит, мы с тобой почти ровесники…

Так и не прикурив, Василиса погасила огонек, а потом снова чиркнула колесиком. Пламя осветило державшую руль правую руку Федора, тусклое обручальное кольцо на пальце, хитрую — в две краски — татуировку на тыльной стороне его ладони. Навидавшаяся за свою морскую жизнь всяких наколок, вот такой Василиса никогда не встречала. Это была синяя, сидевшая на хвосте змея, в пасти которой краснело пробитое стрелой яблоко. Пассажирке «КамАЗа» вспомнилась вдруг другая стрела, та, с гильзочкой на конце, из ее давнего-давнего уже детства. Господи! — уже давнего?!

— А этой красавице сколько лет? — тронув кончиком пальца загадочную гадину, тихо спросила она.

— А вот сие неведомо. Тайна, — в тон пассажирке почтительно ответил Федор. — Эту гадючку мне в Анголе один умелец изобразил. Француз, между прочим. Бывший солдат иностранного легиона. Пятнадцать лет считал, что это символ моей молодой дурости, а в прошлом году вдруг выяснилось — все как раз наоборот. Ехал я в вашем питерском троллейбусе, слышу — дергают меня за рукав. Оборачиваюсь — а передо мной этакий интеллигент советского разлива: очечки, седенькая бороденка клинышком, естественно — шляпа. «Вы в курсе дела, что у вас на руке? Знаете, что это?» Отвечаю: «Никак нет. Когда кололи, был пьян. К тому же не говорю по-французски». А он мне: «А вот граф Калиостро — говорил. А еще — по-немецки, по-итальянски, по-испански, по-древнеегипетски. И даже по-русски, как это ни удивительно. У вас на руке, молодой человек, его, Джузеппе Бальзамо, мистический знак. А символизирует он тайную мудрость жрецов и фараонов». Сказал мне это гражданин в шляпе, змеюку мою, точь-в-точь как ты, пальчиком тронул, сочувственно в глаза мне заглянул: крепись, мол, друг, еще не то будет! — и сошел у Московского вокзала… И ведь как в воду глядел — не прошло и двух лет, как это случилось…

— Что? — часто заморгав, шепотом спросила Василиса.