— Правда, — улыбнулась Василиса. — Вот и я вас вроде вспомнила: вы… ты в офицерской палате лежал, десантник. Большущий такой, и обе руки в гипсе… Было?
— Было! — улыбнулся в ответ Федор. — Только не в десанте я служил, а в спецназе. И не обе руки у меня были загипсованы, а левая нога. А рук у меня тогда и не было вовсе…
Золотые Василисины ресницы взметнулись.
— То есть как это?!
— А так. Миной у меня их оторвало. Мина есть такая — ОЗМ семьдесят два, ее еще «лягушкой» называют. Мина подпрыгнула, я ее поймал, а она ка-ак бабахнет!..
— Ты что, серьезно, что ли? — может быть, впервые в жизни купилась Любовь Ивановна, щеки у которой вдруг порозовели, а сердце непонятно почему забилось.
И они опять глянули друг другу глаза в глаза, но на этот раз уже не рассмеялись, а Федор и вовсе Бог знает по какой причине смутился и даже густо покраснел.
— Шутка это. Пошутил я, — пробормотал он, отводя взгляд на дорогу, несшуюся навстречу «КамАЗу» со скоростью девяносто километров в час.
— Ах, шутка! — вздохнула Василиса и тоже слегка принахмурилась, а потом опять глубоко-глубоко вздохнула и полезла в сумку за сигаретами.
У поселка Михнево «КамАЗ» остановила милиция. Омоновец с автоматом на плече, посмотрев документы Федора, пошел с ним к стоявшему на обочине «жигуленку». Василиса видела из кабины, как сначала милиционер, а потом и ее новый знакомый говорили по рации. Минут через тридцать подъехал синий «форд-эскорт», из которого вышел невысокий плотный мужчина в гражданском костюме. Он пожал руку Федору и, подхватив его под локоть, повел вдоль дороги. Вскоре «форд» и «жигуленок», развернувшись, уехали в сторону Москвы.
— Слушай, — забираясь в кабину, сказал Федор, — у меня тут осложнения. Может, пересядешь на другую машину?
— Случилось что-нибудь?
— Ну, в общем и в частности, придется задержаться.
— Надолго?
— Может быть, до вечера.
— Ничего, — сказала Василиса, — я девушка терпеливая, подожду.
— Ну, как знаешь, — сказал Федор.
Часа через полтора решили подкрепиться. Водитель «КамАЗа» оказался мужиком хозяйственным: еды, прихваченной им в дорогу, хватило бы на взвод. Как фокусник, он доставал из сумки консервные банки, свертки, завернутый в полиэтилен хлеб, бумажные тарелочки, пластмассовые вилки и ножи. В наличии имелась даже горчица.
— Сам делал, — с удовольствием похвастался он. — Зверь, а не приправа! Погоди, ты у меня еще наплачешься!..
Могла ли подумать весело помогавшая ему Василиса, что слова эти окажутся ох какими пророческими!..
В сумке нашлась и скатерочка. Когда Федор, отвергнув Василисины домогательства — «кто здесь, блин, хозяин, ты или я?!» — принялся не очень-то ловко расстилать ее на траве, из нагрудного кармана у него выпала фотокарточка, на которой были сняты двое: молодая улыбающаяся женщина в летнем платье и обнявшая ее за пояс девочка лет шести-семи.
— Твои? — поднимая цветную фотку, спросила Василиса.
— Мои, — сказал разом помрачневший хозяин самобранки.
— Семья?
— Она самая.
Василиса вздохнула:
— Бывали, бывали и мы замужем…
— Это Танька с Наташкой, — забирая у нее фотографию, глухо сказал плечистый мужчина в легкой куртке из маскировочной ткани. — Погибли они в прошлом году…
— Боже мой, прости!..
— Не прощу. Если моей горчицы не попробуешь, ни за что не прощу.
Больше они к этой теме не возвращались.
День был хоть и солнечный, но не жаркий, ветреный. Они сидели в тени «КамАЗа», спустив ноги в кювет. За спиной было поросшее разнотравьем холмистое поле, по другую сторону шоссе — начинающие уже зеленеть пашни. За перелеском тарахтел невидимый трактор. Раскачиваясь на травинке, громко стрекотал кузнечик.
— Клевер, лютик, ромашечка… — приглядываясь, узнавала Любовь Ивановна, сто лет уже не бывавшая на природе. — А вот это что?
— Это донник. А вот душица, любка, а вон тот — воробейник.
— Воробейник?! Который?..
Федор показал ей на невысокое растеньице с крепким прямым стебельком и мелкими белыми цветочками.
— Надо же! А я и не знала, что такая трава есть. Тоже, поди, лекарственная?
— А они все полезные, все от чего-то помогают. Одни от ран телесных, другие…
— …от сердечных, — вздохнула зеленоглазая колдунья в джинсовом одеянье.
— Так точно, — разливая по стаканчикам горячий кофе из термоса, поддержал Федор. — Не было бы вот этого, тогда прямо хоть вешайся…
— Вот этого — чего?
— Трав, облаков, ветра в поле — земли, одним словом, Родины… Вон видишь — кузнечик на травинке сидит? Знаешь, как она называется?
— Болиголов какой-нибудь?
— Вот и не угадала…
Федор дружелюбно подставил стрекочущему существу свою широченную ладонь, кузнечик прыгнул, но не в нее, а в сторону, и долговязое, с голым стебельком внизу и мелкими желтыми цветочками поверху растеньице, облегченно расправившись, закачалось, как охмелевшее.
— Это василистник. Точнее, василистник малый.
— Господи, и все-то ты, мужик, знаешь! — грустно приглядываясь к неказистой, прямо скажем, невзрачной травке, вздохнула Василиса. — Слушай, а эдуардника тут случайно нет?
Водитель большегрузного фургона удивленно поднял правую, пересеченную шрамиком бровь:
— А есть такой вообще-то?