Поиграй со мной

— Я вывел Сьюзи на улицу, сказал ей, что влюблен в брюнетку, которая упала со стула, а затем вскружила мне голову, но я даже еще не сказал об этом этой брюнетке, потому что я тупица. Тогда я сказал, что ты будешь называть меня придурком, а не тупицей, — широкие кончики пальцев скользят по моей скуле, убирая пряди волос. — Больше никого нет, Дженни. Никогда не было и никогда не будет.

— Но почему?

Он хмурится.

— Почему я люблю тебя?

Я киваю. Что он видит такого, чего никто другой никогда не видел? Что именно ему нравится, что все остальные считали слишком сложным, отнимающим слишком много времени?

— Хм, — он подхватывает меня на руки и несет на кухонный остров, усаживая сверху. Он встает между моих ног, обхватывая мое тело руками, лежащими на столешнице. — Короткий и простой ответ: почему нет? Нет ничего, что бы мне не нравилось в тебе. Но я думаю, тебе нужно знать все причины, и я пришел подготовленным, — он подмигивает, постукивая себя по виску. — Они хранятся здесь, в моем банке «Дженни».

— Банк «Дженни»?

— Да, как спэнк банк, только без пошлостей (прим. spank bank — это «мысленный» банк, содержащий образы или воспоминания, специально предназначенные для мастурбации).

Хихикая, я смахиваю остатки своей аллергии со щек, прежде чем закинуть руки ему на плечи.

— Ладно, попробуй.

— Я люблю твои секс-игрушки.

Я отталкиваю его.

— Не очень-то хорошее начало, осел.

Смеясь, он возвращает себе место между моих ног, снова обвивая меня руками.

— Ты не дала мне закончить. Такая нетерпеливая. Мне нравится, что ты остаешься наедине с самой собой. Что ты создала для себя границы и исследовала их. Я думаю, это сексуально не потому, что у тебя лежит кое-что интересное в прикроватном ящике, а потому, что ты не боишься быть человеком, с которым тебе приятно в одиночестве.

— Вовремя спасся, здоровяк.

— Возвращаясь к твоему нетерпению… Мне это тоже нравится. Это не эгоистично и не утомительно, а наоборот. Ты так искренне увлечена столькими делами, что хочешь взять их в свои руки прямо сейчас. Это вызывает у меня желание испытать все вместе с тобой. Твое счастье вызывает зависимость.

Мое лицо пылает, зубы прикусывают нижнюю губу.

— Продолжай.

— Я так давно хотел, чтобы ты впустила меня, — он касается моей щеки, когда мое лицо вытягивается от его тихих слов. — Потому что я хотел знать все, Дженни. Почему ты иногда закрывалась от меня, почему была против таких вещей, как секс, и почему у тебя было мало друзей. Но теперь я понимаю, что это не то, чего ты на самом деле хотела. Ты заставила меня попрактиковаться в терпении, и, поступая так, я научился доверять тебе, немного больше доверять самому себе. Твои стены были не просто так, и ты не позволила мне заставить тебя снести их по моему хотению.

Он улыбается.

— Мне нравится, что у тебя были стены. Ты решила узнать себя лучше, чем кто-либо другой, прежде чем впускать кого-то другого, и я восхищаюсь этим. У стольких людей поверхностные, пустые отношения, потому что они на самом деле не знают самих себя. Но я знаю тебя так хорошо только потому, что ты знаешь, потому что ты способна быть непримиримой.

Обхватив ногами его бедра, я притягиваю его ближе.

— Ты думаешь, что знаешь меня?

— М-м-м. Ты кричишь, когда злишься, и плачешь, когда тебе грустно. Но ты также плачешь, когда злишься, и кричишь, когда тебе грустно. Тебе неловко, когда ты плачешь, потому что ты думаешь, что это делает тебя слабой, но я думаю, что показывать твою мягкую сторону — это сильно и храбро, и я бы хотел, чтобы это делало больше людей, включая меня. Ты молчалива, когда ошеломлена или напугана, и тогда ты больше всего держишь меня за руку. Ты честная и громкая, и ты самый большой поклонник самого себя, когда дело доходит до танцев, но я хотел бы, чтобы ты была таким же большим поклонником всего остального. Твой любимый способ прижаться ко мне — прильнуть щекой к моей груди и просунуть свою ногу между моими, и я думаю разделить с тобой «Данкарус» на диване или получить пинка под зад на повторе «Просто танцуй» — мое любимое занятие в мире. Ты заставляешь меня смеяться больше, чем кто-либо когда-либо, и у тебя самые странные оскорбления в мире, и ты…

— Гаррет? — я кладу руку ему на щеку, возвращая его взгляд к своему.

— Да?

— Сколько еще причин у тебя есть?

Он чешет затылок.

— Э-э, я не знаю. Я просматривал их все сегодня по дороге домой на самолете. Это длилось шесть часов, и у меня не хватило времени.

Я хихикаю, потому что верю в это. Гаррет до боли честен, хотя бы потому, что он самый дерьмовый лжец в мире. Я не думаю, что у него хватит духу на это.

— Почему ты был сегодня в самолете? Где ты был?

Он ставит меня на ноги и, взяв за руку, ведет к дивану, где мы садимся вместе. Он проводит пальцами по волосам, выглядит потерянным, выражение его лица болезненное, тяжелое, измученное.

Я кладу руку ему на бедро.

— Все в порядке?