Пойма

Крадясь по лазу, я видел, как между побегами льётся какой-то неровный оранжевый свет, а перед ним шевелится какая-то тень. Ещё слышал треск, как будто чей-то большой кулак комкал сухие листья.

Я дрогнул, шагнул вперёд, добрался до конца лаза и застыл. Никак не удавалось заставить себя свернуть в широкий туннель — тот, что походил на пещеру и был украшен тряпочками и картинками с женщинами. И вдруг меня осенило. Тот лоскуток, который я здесь видел, белый с чем-то красным. Да ведь это же вышивка на платье миссис Канертон — в нём она была на той вечеринке, и в нём же, предположил я, в ночь, когда её убили!

Внезапно мои ступни будто бы приросли к земле.

Я взвёл курок на дробовике и высунулся из-за стены чапыжника.

Посреди туннеля, на том самом месте, где мы с сестрой видели следы пепелища, полыхал костёр, а на земле голышом распростёрлась Том; вокруг в беспорядке валялась её одежда, а над Том склонился какой-то мужчина — его руки бегали туда-сюда по всему её телу, а сам он издавал утробное урчание, какое издаёт при еде дикий зверь после длительного голодания. А руки сновали над ней плавно-плавно, точно он играл на фортепиано.

Вот он поднял с земли каталог «Сирса и Робака», выдрал оттуда страницу, надорвал её. В свете костра было видно, что на странице нарисована маленькая девочка. Потом он аккуратно свернул картинку в трубочку, тонкую-тонкую, и нежно опустил на землю. Я подумал о прочих жертвах, о клочках бумаги, которые нашлись у них внутри, подумал про доктора Тинна и его рассказы о фетишах.

Возле головы Том из земли торчал громадный нож-мачете, а лицо сестры было повёрнуто ко мне. Глаза у неё были широко распахнуты и полны слёз, в них отражались кроваво-красные отблески пламени. Рот плотно стягивала бандана. Руки и ноги у сестры были связаны верёвкой и выгибались под невообразимыми углами. Выглядело так, словно от малейшего прикосновения Том развалится на кусочки.

Я всё смотрел, а мужчина тем временем выпрямился, и я увидел, что штаны у него спущены и он держится за свою промежность. Он расхаживал туда-сюда перед костром, глядел на Том и восклицал: «Я не хотел. Это ты меня вынудила! Ты сама виновата, понимаешь? Ты ведь созрела. Вошла в самый сок! Сегодня вечером ты вошла в самый сок!»

Голос был громкий, но не похожий ни на один голос, какой я когда-либо слышал. Он вобрал в себя всю темень, сырость и грязь из речных глубин, всю гниль дохлой рыбьей и змеиной плоти, всю вонь донного мусора и нечистот из береговых нужников.

Как следует рассмотреть лицо мужчины не удавалось, но, исходя из его сложения и цепочки в руке миссис Канертон, я не сомневался, что это доктор Тейлор. Я представил себе, как она во время борьбы с ним схватилась за эту его цепочку, а он отрубил ей руку, не зная, что цепочка осталась у женщины в пальцах.

Но вот он неторопливо повернулся, и по тому, как пламя блеснуло у него в волосах, я понял, что обознался. Это был не доктор Тейлор. Это был сын мистера Нейшена, тот, что постарше.

Потом он повернулся до такой степени, что я смог рассмотреть его лицо, и это оказался вовсе не Нейшен-младший. Вообще-то я только потому на него подумал, что ожидал увидеть кого-то подобного.

Я выступил из-за угла и произнёс:

— Сесиль!

Имя сорвалось с губ само собой, без моего сознательного участия. Сесиль обернулся, и при виде меня его лицо стало таким же, каким я запомнил его накануне, когда Том подпрыгивала у него на коленях, а за его спиной взрывались фейерверки. Не радостным и не грустным, а каким-то осовелым, словно его только что выдернули из некоего смутно осознаваемого сновидения.

Он выпустил своё причинное место, и оно повисло мне на обозрение, как товар на прилавке в магазине у Груна.

— Ой, дружок, — сказал он, при этом его голос всё ещё оставался сиплым и похожим на звериный рык. — Просто всё сложилось совсем не так, как должно было. Я не хотел забирать Том. Не хотел. Но пришлось. Она ведь, дружок, расцвела прямо у меня на глазах. А я, как видел её, каждый раз твердил себе: ну нет, нельзя же гадить там же, где ешь. Но она созрела, дружок. И вот я подумал: схожу-ка я к вам, взгляну на неё хоть одним глазком, потом увидел её там, бери — не хочу, и понял: сегодня ночью придётся её взять. Тут уж ничего другого не оставалось.

— Почему это?

— Ох, сынок. Нет тут никаких «почему». Говорю себе, что нельзя, а всё равно делается. Само выходит.

Он направился ко мне.

Я вскинул ружьё.

— Ну-ну, дружок, — сказал он. — Ты же в меня не выстрелишь?

— Нет, сэр. Выстрелю.

— Да я же просто не могу в этом с собой совладать. Послушай, давай-ка я её отпущу, и мы забудем обо всём этом недоразумении. Когда вы доберётесь домой, я уже буду далеко отсюда. У меня кое-где припрятана лодочка, и на ней я могу спуститься по реке, а там — уехать с каким-нибудь поездом. Уж в этом-то я мастер. Исчезну раньше, чем вы об этом узнаете. Сюда я приехал на грузовике со своей лодкой, но грузовик оставлю тебе. Ты уже достаточно подрос, чтоб водить грузовик. Вот пусть у тебя и будет грузовик. Давай подарю, а? Он там, выше хижны Моуза.

— Что-то вы сникли, — сказал я.