Пойма

— Ну ещё бы ей не быть! Но здесь она не подыхает с голоду и не пожирает всю зелень, в которой ещё теплится хоть какая-то жизнь. Повылезла она отовсюду, саранча-то. Поела всё, что росло на полях. Обгрызла все листья с кустов и с тех штук, что зовутся на севере Техаса деревьями. А ещё постоянно запутывалась в волосах. Это ли не безобразие? Потом тёмные тучи, которые нависли над прериями, подхватил ровный ветер, небо стало чёрным, словно в аду, только в одном месте просачивался свет солнца, точно струйка крови из отсечённой головы. Этим-то ветром и унесло от нас всю землю, весь плодородный слой раскидало бог знает куда. Тогда весь народ снялся с места и двинулся на заработки в Калифорнию. Потянулись по дорогам легковушки и грузовички — такие же побитые, как урожай, и такие же измученные, как их владельцы.

— Какие заработки? — спросил я.

— Сбор фруктов и ягод, Гарри. Должен же кто-то собирать всё то, что у них там растёт? Оклахомцы едут туда целыми сотнями. Техасцы — тоже. По-моему, это они просто гонятся за землёй, которую сдуло ветром, — почти как за мечтой. Словом, все уехали на запад, ну а я решила, что поеду в другую сторону.

— А что там тётя Эрлина?

Бабушка забросила в воду удочку со свежим червём.

— Они с мужем захотели любой ценой попасть в Калифорнию. Им-то наговорили: там, мол, земля обетованная, они и поверили. Ну а я подумала, что не хочу расставаться с Техасом. Хочу здесь, в Техасе, и помереть. И желательно в Восточном Техасе. Тут меня хотя бы зароют в сырую землю, а не в бесплодную пыль. В сырой-то земле до меня доберётся червяк, позовет своих приятелей, они вместе съедят меня и хоть разнесут мой прах по всему Восточному Техасу.

— Какой ужас, бабушка.

Она засмеялась.

— Да ну! Лучше уж мне стать червячьим помётом, чем медленно гнить в сухой земле. Здесь землю держат корни деревьев и увлажняют ручьи, реки и высоко стоящие подземные воды. Поэтому-то я и решила сюда перебраться. А ещё я ведь толком не успела пообщаться ни с тобой, ни с Том. У Эрлины сыновья уже подростки, у них свои планы на будущее, ну а я надеюсь, что за всю свою жизнь не сорву ни одной коробочки хлопка, ни единой ягодки — разве только для того, чтобы себе же в рот и отправить.

— Мне уже почти двенадцать.

— Что?

— Вы сказали, сыновья тёти Эрлины уже подростки, так я и сам почти уже тоже.

— Гарри у нас совсем большой, — поддакнула Том.

— Да уж наверно, — сказала бабушка. — Но мама с папой не выгоняли тебя, Гарри, далеко от дома. Не заставляли тебя работать, как приходилось работать Эрлининым молодчикам в Техасе и придётся вкалывать в этой ихней Калифорнии. Думаю, покажется она им вовсе не такой многообещающей, как им сейчас представляется. Пыталась я втолковать им эту мысль, но это уже их личное дело.

— Я тоже буду работать.

— Знамо дело, будешь. Но тебе не нужно будет трудиться, как трудятся они… А почему ты на уроки не ходишь?

— Так у нас школа без учителя.

— Вона как! Что ж, я, было дело, тоже время от времени бралась за учительство. Не то чтобы мой английский так уж хорош, но если захочу, могу его малость улучшить. Не отлынивай я сейчас от любой работы, взялась бы за ваше обучение. А вообще — и возьмусь, отчего же нет? Как домой вернёмся. Будем заниматься чтением, письмом да математикой безо всяких там учителей. Кое-чему и я смогу обучить вас с Томасиной.

— Мы же не прямо щас начнём, да? — испугалась Том.

— Не-е-е.

— Гляньте-ка, бабушка, — воскликнул я. — Водяной щитомордник, да какой большущий!

Из воды показалась чёрная змеиная голова — она подплывала к берегу. При виде щитомордника я всякий раз покрывался мурашками.

Бабушка вскинула дробовик и разрядила в воду. Голова щитомордника тут же исчезла.

— Терпеть не могу этих поганцев, — проворчала бабушка.

А листья так и падали, вокруг нас и прямо на нас, и постепенно образовывали толстое покрывало.

Том, объевшаяся лепёшками, кроликом и подливкой, пригрелась на мягкой земле и палой листве, свернулась калачиком и какое-то время пыталась слушать, но вскоре задремала.

Бабушка сказала:

— Ну разве она не прелесть?

— Только когда спит.

— Гарри, твой папа явно избегает разговоров про Моуза. С ним что-то не так?

— Нет, мэм.

— Ты мне врёшь, Гарри. Вижу, что врёшь. Но готова поспорить, делаешь это ради папы. Твою ложь можно понять.

Я не стал возражать и уткнулся взглядом в поплавок.

— Папа хочет, чтобы ты хранил это в тайне. Догадываюсь, что не без причины. Джейкоб — хороший человек, пусть и вспыльчивый малость.

— Папа-то? Я как-то ни разу не видел, чтобы он вспылил по-настоящему. Бранит нас с Том время от времени, да. Как-то раз облил меня водой за то, что я огрызался на маму, ну и сёк нас, бывало, если мы безобразничали, но никогда при мне не было, чтобы папа прямо вот сорвался.

— Что ж, самообладание у него имеется. По-моему, правда в том, что он не вспыльчивый, просто раздражительный. Разозлить его нелегко, так что вспыльчивым его называть не годится. Но уж если Джейкоб сорвётся, тут-то и проявляется его дурной характер.

В этом я тоже усомнился, но ничего не сказал.