Семен снял куртку, накинул ее на плечи, застегнул верхнюю пуговицу. Получилось не то накидка, не то ментик какой-то, в нагрудном кармашке позвякивали патроны. Она поняла, поджала забавно губы, тряхнула коротко остриженной головой — кавалерист-девица...
— Где одежду оставила?
— Вон там, под корягой.
— Бегом до нее... Сейчас разведем костер, а там и солнце поднимется повыше, согреешься, — и подтолкнул ее тихонько в спину. Она послушно побежала, по-девчоночьи размахивая руками, и Семен едва удержался, чтобы не ломануться следом, подумал быстро: «Сивый уж, черт, а все бегать хочется как молоденькому». Он знал, что если броситься следом, то сильное, тренированное тело, так стосковавшееся по движению, будет легко и послушно. Да что это в самом-то деле — ведь молодой он еще совсем... «Ну-ну, — сказал он себе. — Считают не по годам, а по ребрам», — и пошел торопливо, растирая на ходу вдруг онемевшее лицо.
Костер догорал на берегу бесцветным пламенем. А они лежали в лодке. Оранжевая резина быстро нагрелась и подсохла на солнце, лодку несло от одного берега узкого лимана к другому, но и там течение закручивалось плавным водоворотом и снова их уносило. Откуда им это было знать — чистое небо над лодкой, взгляду не за что зацепиться, а берегов из-за высоких бортов совсем не видно.
Когда они вернулись, день уже настоялся теплыми запахами леса. Костер рядом с палаткой прогорел до белого пепла, и над ним сиротливо висел закопченный чайник. Слабо шевелился флаг на антенне... И самозабвенно, до звона в ушах, стрекотали цикады. Семен остановился, растер ладонью мускулистую грудь, выдохнул:
— Хорошо...
Надюха молча остановилась сзади, уткнулась головой в его плечо.
— Хорошо, — повторил Семен. — Эти чудаки мне выговор по связи объявили... Да если бы я знал, что здесь будет так хорошо, я бы за этим выговором пешком с Ключевской сопки сюда пришел.
Через неделю Надюха случайно поранила запястье ржавой железкой — крышкой консервной банки. Пустяковая вроде царапина. Надюха отерла кровь о полу куртки и ничего никому не сказала. Прошло три дня, и рука опухла. Стало ясно, что это заражение, и самим не справиться. Пришлось вызывать санрейс. А до конца сезона еще оставалось месяца два... Или три — как масть пойдет. «Интересно, где будет последняя точка?» — подумал Семен, когда вертолет, увозящий Надюху, даже не стало слышно.
6
Последнюю точку Семен писал на Западном побережье, в болотах он заканчивал сезон. На пятый день, когда точка была уже записана, пришел вертолет. С ним прилетели Андрей и Валерка: конец сезона — запись станций на идентичность. Все лишнее барахло было отправлено на базу, рабочие отпущены в отгулы, оставалось три дня работы.
— Может, полетишь с Виктором в город? — спросил Семен у Сашки. — Мы здесь без вас управимся.
— Не-ет, — заупрямился тот. — Вот теперь-то я точно доработаю до конца, — и пошел в палатку.
Палатка стояла на берегу неширокой обмелевшей речки, посредине непролазной тундры. Осень уже отошла, и от серых красок было холодно, хотелось снега. И снег пришел.
Пурга надвигалась с запада, со стороны Охотского моря. Она назревала с утра, но лишь к полудню поднялся крепкий ветер, пролетел первый редкий снег. Парни курили рядом с палаткой. Несколько минут они рассматривали низкое, нависшее небо, потом Семен сказал:
— А ведь не хватит дров...
Они еще раз посмотрели в сторону моря — горизонта уже не было видно, земля и небо смешались в белой пелене.
— Это — на неделю, — сказал Валерка. Сутулясь, он натянул капюшон штормовки, огляделся по сторонам. — Я смотрю, вы здесь дрова пилили. Надо забрать хоть вон те чурбаки...
— Хорошо, если только на неделю, — вылез из палатки Сашка. — А то задует бог знает на сколько...
За те пять месяцев, что парни не видели его, он почти не изменился — такой же голубоглазый, кудрявый, с небольшими пшеничного цвета усиками. Только говорить он теперь старался деловито и озабоченно. Парни переглянулись, и Валерка сочувственно сказал:
— Верно, Санечка... Бог знает на сколько...
Было ясно и так, что западный ветер может дуть и три дня, и неделю, но если бы это сказал кто-то другой, его можно было бы поддержать, вспомнить год семьдесят восьмой, когда пурговали сорок три дня, или короткую, но страшную пургу под вулканом Горелым... Но Сашка не изменился, он так и остался для них новым человеком в отряде. Камчатка еще его не приняла, и сейчас он повторил чужие слова, и отвечать ему было необязательно.
До березняка, где лежали напиленные чурбаны, было метров триста — по сырой, кочковатой тундре. Они добрались до этих берез, и Сашка с ходу воткнул топор в литой ствол дерева, с удивлением услышал, как оно загудело негромко, коротким звуком, словно простонало сквозь зубы. Тогда он выдернул топор и посмотрел вверх. Казалось, что корявые сучья царапают низкое небо.
Они спилили эту березу. Работали быстро и молча. Потом Семен перевел дыхание и сказал:
— Хватит пока. Эту порежем, да вот еще чурбаки остались... Хватит...
— Семен, вы занимайтесь пока этой, а я буду таскать, — заторопился Сашка.