День выдался холодный и звонкий. Цветы в Центральном парке дрожат на ветру. Близится апрель, зима возвращается все реже, но сегодня она снова тут как тут. Сквозь оконные рамы просачивается мерзкий сквознячок. Вдобавок ко всему сегодня я переживаю прошлое. Моя сестра Либби прислала рукопись – отрывок из книги, которую она пишет. В нем подробно рассказывается о поездке в Европу 20 лет назад. Она приложила к рукописи массу писем, которые тогда писала мне, и, читая, я вдруг понимаю, что дело было в те годы, когда моей дочери Доминик было всего семь лет. Воспоминания бередят душу.
Искусству нельзя обучать в академиях. Человека делает художником то, что он видит и слышит. Улицы – вот что должно стать истинной школой.
Я просматриваю письма и вижу дочь. Она тогда едва доставала мне до кармана джинсов. Вспоминаю нашу с ней фразочку, которую я говорила всякий раз, когда нужно было пересечь улицу или пройти какой-нибудь опасный участок: «Ну-ка, к маме на бочок!» В этих письмах моя сестра живет в Италии. Вокруг много красивых кареглазых детей, и эти шоколадные глазки напоминают ей глаза Доминик. А та я, которой она пишет, живет в Голливуд-Хилс. В имении обитает лошадь с шелковистой черной шерстью по имени Джаз. Я молода и необузданна. Та я, которой пишет Либби, жива до сих пор, но теперь она заточена в теле 58-летней женщины. Ах, эти сладкие воспоминания!
Я захожу на опасную территорию. Разум порывается покрыть воспоминания позолотой, представить былое в нежном свете, сделать из него расплывчато-сентиментальный рисунок на поздравительной открытке. Он не хочет вспоминать долгие дни с бутылкой, опасные скачки в сумерках, пьяную езду верхом. Мой разум хочет помнить не неразбавленный обжигающий виски, который я заливала в себя каждое утро, а охлажденное белое вино и элегантные званые ужины. Нет, я не могу себе позволить романтизировать прошлое. Мне это вредно. Чтобы сохранять эмоциональную трезвость, я должна сконцентрировать свое восприятие на нынешнем моменте. Это полезнее мне как художнику и просто человеку.
Человек всегда больше, чем он о себе знает; его собственные достижения снова и снова будут для него полным сюрпризом.
Чтобы действовать как настоящий художник, я должна любить настоящее. Я должна действовать в настоящем и наслаждаться теми дарами, которые оно мне преподносит. Пусть Голливуд-Хилс останется позади. Сейчас я живу на другом берегу и в другом времени. Я должна научиться дорожить тем, что вижу в окно своего кабинета: красными кирпичными таунхаусами, садиками на крышах, тыльными сторонами многоквартирных домов с пожарными лестницами по бокам. На крышах – стаи голубей, но я должна уметь разглядеть в вышине над ними морских чаек: все-таки Манхэттен – порт, не надо об этом забывать. А это что? Что-то шуршит у меня под ногами. Я должна улыбаться собакам, которые пришли отвлечь меня от работы и напомнить, что сегодня предстоит прогулка в парк. «А как же мы? – нудят собаки. – Забудь о прошлом».
Настоящее и так достаточно сложная штука. Мало прочесть книгу сестры – вот звонит дочь, которой сейчас 29. Надо ответить на звонок. Она надеется, что не помешала мне писать. Радостно рассказывает, что ей предложили работу на полдня – обучать лошадей, и думает согласиться, ведь надо же найти себе какое-нибудь приятное занятие между прослушиваниями. Моя дочь – актриса, писательница, продюсер. Она живет близ Голливуд-Хилс. Она скачет на мустанге по каньонам меж высоких скал. По тем же тропам, по которым скакали когда-то мы с Джазом.
Всякий человек инстинктивно понимает, что все прекрасные воспоминания в мире стоят меньше одного-единственного прекрасного действия.