Поиск исторического Иисуса. От Реймаруса до наших дней

Тайсен возражает против любых реконструкций, основанных на использовании критерия несводимости, поскольку в таких реконструкциях Иисус заведомо вырывается из контекста, что приводит к некорректным выводам. Тайсен предлагает свой критерий для оценки аутентичности – критерий исторического правдоподобия (Plausibilitätskriterium, Criterion of Historical Plausibility): аутентичным считается тот материал, который «с одной стороны, вписывается в контекст иудаизма, с другой – позволяет объяснить появление раннего христианства»[582]. Выявленный материал также может быть оценен критериями множественных свидетельств и согласованности.

Оба автора отвергают релевантность апокрифических текстов для своих реконструкций.

Несмотря на общие методологические установки, реконструкции Тайсена и Хорсли несколько отличаются друг от друга. Однако они сходятся в ключевом положении: проповедь Иисуса, возвещая пришествие Царства Божьего, была направлена на актуальные для еврейского общества социальные, политические и экономические проблемы.

В отличие от Кроссана и других участников «Семинара по Иисусу», Тайсен и Хорсли не отвергают аутентичность апокалиптических речений. Они утверждают, что Иисус действительно учил о скором пришествии земного Царства Божьего, в котором власть нечестивых правителей будет свергнута и в мире воцарится справедливость, обещанная еще ветхозаветными пророками. Аутентичность апокалиптического учения Иисуса подтверждается тем, что оно согласуется с историческим контекстом эсхатологических чаяний евреев I века, а также объясняет деяния Иисуса (Его чудотворения являются знаком приближения Царства, призыв двенадцати учеников символизирует восстановление двенадцати колен Израиля и т. д.).

Однако в отличие от других авторов, придерживающихся мнения об апокалиптическом центре провозвестия Иисуса (Вайс, Швейцер, Сандерс, Эрман и др.), Тайсен и Хорсли доказывают, что апокалиптическое учение Иисуса имело социальные импликации.

Хорсли напоминает, что еще в 1950‐е годы Амос Уилдер доказывал, что метафоры апокалиптических текстов следует интерпретировать как «эсхатологическое картины, имеющие историческое значение»[583]. Но из‐за господства идей Бультмана эта теория не получила должного внимания со стороны научного сообщества. Хорсли развивает идею Уилдера:

Под властью эллинистических правителей еврейские авторы-диссиденты создали апокалиптическую литературу, в которой Бог представлялся как Владыка мира. Бог, руководя историческим процессом, в конце совершит Суд над императорами-тиранами, а также над еврейскими священниками, вошедшими с ними в союз. <…> Народ израильский вновь обретет независимость, вероятно находясь под прямым владычеством Бога[584].

Хорсли не соглашается с Кроссаном и Мэком в оценке апокалиптики как отчужденной тоски по грядущему миру. <…> Космические образы не являются оторванными от истории, но драматически отображают социальную реальность и индивидуальные жизни. <…> Апокалиптический символизм становится зашифрованным сообщением о современной реальности, кодом, требующим дешифровки[585].

Тайсен указывает и на социально-политические импликации в апокалиптическом учении Иисуса. Отвергая распространенную среди простого народа «политику физического насилия», Иисус использует «политическую стратегию символов»[586] (political strategy of symbols). Изгнание Иисусом демонов демонстрировало, что Царство Божье уже наступает. Двенадцать учеников символизировали восстановление двенадцати колен Израиля: обновленного народа, который будет жить в Царстве Божьем, когда власть римлян и еврейских коллаборационистов-саддукеев будет свергнута. Тайсен не соглашается с Сандерсом[587]: действия Иисуса в Иерусалимском храме символизировали не разрушение нынешнего храма и восстановление нового, а полное уничтожение храмового культа, поскольку в грядущем Царстве полнота власти будет принадлежать Самому Богу, а не священникам.