Поиск исторического Иисуса. От Реймаруса до наших дней

Помимо общеупотребительных арамейских выражений, следы которых можно найти в евангельском тексте, Иеремиас выделяет несколько языковых форм, специфичных исключительно для Иисуса. Иеремиас называет их ipsissima vox – истинный голос Самого Иисуса, «особенности слога Иисуса, которые не имеют аналогов в литературе того времени»[239]. Иеремиас выделяет пять таких особенностей: Его притчи (как жанр), загадочные изречения (например, Мф 11: 11, Мф 19: 12, Мк 2: 21 и т. д.), термин «Царство Божье», слова «Авва» и «аминь». В более специальной работе «’Abbā как обращение к Богу» Иеремиас следует идеям своего времени, указывая, что подобное обращение Иисуса к Богу резко выделяет Его на фоне современников, поскольку для иудеев времен Иисуса подобное фамильярное обращение к Создателю было немыслимым. Однако Иисус «говорил с Богом по-простому, прямо и открыто, как сын обращается к своему отцу»[240]. Этот факт для Иеремиаса, естественно, свидетельствует не только об оригинальности языка Иисуса, но и о Его специфическом и уникальном религиозном чувстве. Впоследствии, при более подробном изучении еврейских текстов межзаветного периода, исследователи пришли к выводу, что именование Бога «Аввой» не было характерным исключительно для Иисуса, а само это выражение не имеет оттенка «простоты, открытости и детской непосредственности», о которых говорил Иеремиас[241]. Поэтому известный гебраист и участник «Поиска исторического Иисуса» Геза Вермеш так отозвался о теории Иеремиаса: «В филологическом плане она безосновательная, а в литературно-историческом – ошибочна»[242].

Следует отметить, что Иеремиас и Додд посвятили специальные работы притчам: оба британца видели в них наиболее яркое выражение аутентичного учения Иисуса. Додд первым смог доказать несостоятельность подхода, распространенного в XIX веке и выраженного наиболее ярко в работах Адольфа Юлихера (Adolf Jülicher, 1857–1938), согласно которому смысловой центр притчи – некий единый моральный урок[243]. Додд указал, что, во-первых, смысл притчей Иисуса намного шире простого морального наказа, во-вторых, интерпретировать их следует в контексте «реализованной эсхатологии». Додд предложил следующее определение «притчи», ставшее классическим и повлиявшее на последующую традицию: притча – это

метафора или сравнение, основанное на природе или повседневной жизни, привлекающее внимание слушателя своей живостью или необычностью и вызывающее достаточно сильные сомнения относительно конкретного истолкования, чтобы спровоцировать активную работу мысли[244].

Иеремиас, развивая идеи Додда, предложил реконструкцию трансформации притчей в устной традиции: от речи Самого Иисуса и до окончательной устной формы, принятой в христианской общине и письменно зафиксированной в Евангелиях. Следуя этой реконструкции в обратном направлении, можно прийти к аутентичному учению Иисуса. В целом реконструкция, предложенная Иеремиасом для притчей, с определенными изменениями работает и для другого евангельского материала, например речений Иисуса. Вот как представлял Иеремиас процесс фиксации притч:

(0. Речь Самого Иисуса. – А. А.)

1. Перевод с арамейского на греческий.

2. Изменение деталей общего плана, то есть замена некоторых образов, привычных для сельской Палестины, на более уместные для урбанизированной греко-римской среды.

3. Редактирование мелких деталей.

4. Дополнение деталями из Ветхого Завета и фольклора.

5. Изменение аудитории, которой предназначены притчи, в особенности переадресация ученикам слов, первоначально обращенных к оппонентам Иисуса.

6. Смена интонации предостережения на призыв.

7. Изменение деталей в соответствии с контекстом жизни христианской общины.

8. Аллегоризация.

9. Формирование собраний из притч, ранее независимых друг от друга, или соединение элементов двух притч в одно повествование.

10. Изменение вступления к притче и заключения[245].