Поиски "Озокерита"

знают только трое. Видимо, просто они поймали это слово в эфире и сейчас не поймут, к чему оно. Ну и пусть

морочат себе голову”.

Таня недовольно посмотрела на капитана:

— А почему вы обращаетесь ко мне с таким вопросом, господин капитан?

— Вы знаете хорошо русский язык, фрейлен. Только поэтому.

— А разве это русское слово?

— Да, русское, — грубовато ответил капитан. — Это слово бродит в эфире. Я хотел знать смысл этого

слова.

— А мне не встречалось такое слово, господин капитан. Это что-нибудь из области научной или

технической. Нет, я не знаю этого слова. Так что ничем помочь вам не могу, капитан. Вы еще что-нибудь хотели

спросить у меня, господин капитан?

Офицер бросил на нее холодный взгляд.

— Нет. Я не имею ничего больше сказать вам, фрейлен. Извините. — И, постояв несколько секунд молча,

круто повернулся и вышел.

В комнату вошел лейтенант Буш.

— Будьте любезны, фрейлен, снимите копию вот с этого, — подал он бумагу с грифом “совершенно

секретно”. — Это надо сделать срочно.

Таня взяла бумагу. Это было распоряжение по доставке и боевому обеспечению новой танковой дивизии.

“Распоряжением Главного командования, — писала Таня, — из Франции в спешном порядке

перебрасывается в район действия группы армий “Юг” 14 танковая дивизия в составе 146 мотополка, 147

мотополка, 9 танкового полка, имеющего, кроме T-IV, 15 танков “тигр”, 91 артиллерийского полка,

противотанкового дивизиона, батальона связи, саперного батальона, зенитного дивизиона”. “О, это очень

важно, — думала Таня, — надо все хорошенько запомнить и немедленно передать Андрею”. Она еще раз

прочла напечатанное и продолжала писать: “Штаб группы армий “Юг” указал для колесного транспорта

дивизии район выгрузки — Бер-дичев, Казатин, для частей на гусеничном ходу — Кировоград, Ново-

Украинка…”

Вечером Таня пришла домой. Переодевшись, устроилась поудобнее на диване и принялась рассматривать

немецкие газеты и журналы, которые приносили ей каждый день по личному распоряжению барона.

В комнату вошла хозяйка. При свете лампы ее лицо казалось белым.

— Ужинать будете? — тихо спросила Александра Богдановна, остановившись около двери. Говорила она

всегда тихо и очень мало, самое необходимое.

Таня подняла глаза от журнала, но не ответила. Она смотрела на печальные глубокие глаза хозяйки и

думала, в который уже раз: кто эта странная женщина? Враг или друг? У немцев она числится благонадежной.

Может быть, она смирилась со своей судьбой? Покорилась немцам? Но какое горе мучает эту женщину? Может

быть, она изменила своему народу, согласилась служить немцам и сознание этой измены терзает ее? Как

держаться Тане с ней? И снова Таня решила — лучше молчать. Она только спросила:

— Александра Богдановна, вы говорите по-немецки?

— Я говорю по-русски. Разве этого вам недостаточно? — немного резко, но все тем же тихим голосом

сказала хозяйка и пристально посмотрела на девушку. Слова эти будто стегнули по лицу Тани. “Знала бы она,

как мне противна эта роль нахальной немки, — подумала Таня. И тут же у нее промелькнула мысль: — Может

быть, эта женщина только искусно играет свою роль? Но какую?”

— Я просто поинтересовалась, — ответила Таня.

— Ужин подавать?

— Хорошо, давайте ужинать.

9.

Давно сложилась дружба между партизанами Степаном Григорьевичем Морозенко, бывшим колхозным

пчеловодом, и Владимиром Козловцевым. Дружба эта выросла в тяжелых испытаниях.

Еще слышен был стук пулеметов, то отрывистый, то протяжный, еще вздрагивала земля от взрывов, еще

не рассеялся дым сражения и воздух был наполнен воющим гулом немецких самолетов, а дед Морозенко вылез

из погреба и пошел поглядеть на свою пасеку, что была недалеко от хутора. Он увидел изрытую и истоптанную

землю, вырванные с корнями деревья, разбитые и опрокинутые ульи, и горе будто пригнуло его к земле, словно

бы не на колхозную насеку смотрел он, а на всю украинскую землю, Которую поганит враг, крушит, уничтожает

плоды большого труда.

Дед нагнулся над одним свалившимся ульем, прислушался — нет, не слышно пчел; легонько Постучал по

улью, — выползла одна пчелка, покружилась, осмотрелась, взмахнула крылышками и села деду на руку. Дед

улыбнулся грустной, страдальческой улыбкой.

— От, добра пчилка, признала старого дида! А то-

би найшовся новый хозяин, та ты, голуба, бачишь, шо в

його морда звирюча, та и сховалась. От, добра пчилка!

— Пчела поднялась и не как раньше — звонко, а как-то

жалобно пожужжала, села на щеку деда, поползла и

опять перелетела на руку. Дед смотрел на нее умиленно,

и скупые слезы смочили его ресницы. Он легонько

нагнулся, чтобы не испугать пчелку, и одной рукой

поднял и поставил улей. Снова поглядел на пчелку. — А

мы будемо жить та жалыть проклятых фашистов, шоб

им на тому свити смолой икалось. — Он посадил пчелу

в улей. Прилетела еще одна пчелка, потом еще —

зашумели в улье, заговорили. Дед присел на корточки и