Поиски счастья

Майвик не хотела и слушать. «Совсем, видно, забыла, что она женщина, — подумал Тымкар. — Разве может женщина выбирать место, где жить?» Но подумал так Тымкар вовсе не потому, что не хотел оставаться на острове: наоборот, ему бы тоже хотелось остаться здесь, откуда видны его родные места. Но ему никогда не приходилось наблюдать такое неповиновение со стороны женщины. Как может она так говорить с мужем?! Он посмотрел на Сипкалюк.

— Я здесь хочу, — как будто понимая немой вопрос Тымкара, тихо сказала она, озираясь на Тагьека.

— А есть у тебя свой полог?

Она отрицательно качнула головой.

Волны начали слегка захлестывать байдару: изменился курс. Все стихли. Еще ниже спустили парус.

На берегу виднелось несколько землянок. Из них выходили люди.

Островитяне с интересом смотрели на Тымкара. Кто он и зачем сюда явился? Острова всегда считались эски мосскими. Но женщины быстро разгадали, в чем дело. Они осмотрели его, Сипкалюк, взглянули на Тыкоса и зашептались.

Все они одеты были так же, как одевались чукчи. Но лица у них были более округлые, кожа почти светлая.

Хозяева помогли вытащить на берег байдару Тагьека. Им очень хотелось спросить его об этом большом и, как видно, сильном чукче, но присутствие Тымкара мешало немедленно удовлетворить законное любопытство.

Немного смущенная Сипкалюк взяла мужа за руку и повела к одной из землянок. Все смотрели им вслед. Женщины тихо высказывали свои предположения; старики пыхтели трубками: им не нравилось нарушение неписаных законов — эскимоска привела к себе чукчу!

Проходя мимо стоящих у землянок людей, Тымкар здоровался по-чукотски. Ему отвечали, но холодно, скупо, едва слышно.

Тымкар насчитал десять землянок. Почти около каждой из них торчали вкопанные в землю китовые ребра для просушки пушнины и шкур, для вяления на солнце мяса и моржовых голов; на них же убирали зимой от собак кожаные байдары.

Неподалеку журчал ручей. Около него лакала воду черная лохматая собака. Она подняла морду и внимательно оглядела Тымкара; с высунутого красного языка сорвалось несколько капель воды.

У берега лежали две большие байдары и несколько маленьких. Вот и весь поселок.

Землянка Тагьека, как и многие другие, врезана была в склон. Кровля и боковые стены выложены дерном. В стенах — сквозные отверстия: днем их открывают, чтобы в наружную часть жилья проникал свет. Внутри — полог: комната из оленьих шкур мехом наружу.

Открыв незапертую дверцу, Сипкалюк ввела Тымкара внутрь. Тяжелым запахом гнили и сырости дохнуло навстречу.

— Вот… — произнесла она, — наша землянка.

— Немелькын, — похвалил Тымкар, все еще не отпуская от себя Тыкоса.

Мальчик охотно сидел у него на руках: это так приятно, теперь все видят, что у него тоже есть отец. Но как только они вошли в землянку, где их никто уже не видел, Тыкос потянулся на землю и, выскользнув из рук Тымкара, помчался к малышам-приятелям сообщать необычайную радость. «Это твой отец, Тыкос», — повторял он про себя слова матери.

Вернулся Тыкос лишь к ужину, когда все давно уже были в сборе: и Тагьек, и его непокорная и говорливая жена Майвик, и их дети — сын Нагуя и дочь Уяхгалик, и Сипкалюк, и Тымкар.

— Тымкар, — обратился Тыкос к отцу, — все спрашивают: где был твой отец так долго?

— Га, замолчи! — шикнула на него мать.

Ее испугали такие вопросы сына. Разве можно узнавать, если человек сам не говорит! Так можно его прогневить. Сипкалюк самой хотелось о многом спросить мужа и — главное: будет ли он теперь всегда жить с ними? Но она боялась этого вопроса, опасалась спугнуть Тымкара, прогневить и его и духов. А тут еще лезет Тыкос!

— Мама, все спрашивают — Тымкар с нами жить будет?

— Э-эх, замолчи! — уже и Тагьек и Майвик зашикали на него.

Нагуя и Уяхгалик, перестав есть, уставились на Тыкоса круглыми глазами, не понимая, почему все взрослые сердятся на него.

Тымкар сидел на брусе, отделяющем спальную часть от наружной (меховой полог был заброшен наверх). В правой руке он держал нож, отрезал им куски вареного мяса, захваченного зубами и левой рукой. Нож блестел у самого рта.

Все семеро окружили деревянный поднос, заваленный тюленьим мясом.

В наружной части землянки потрескивал костер из плавника. Языки пламени лизали черные от копоти бока и днище большого чайника. Дым тянулся к входной дверце и отверстиям в стенах.

После молчаливого ужина женщины начали стлать шкуры для сна. Справа — для Тагьека и Майвик, за ними — детям, а в левой части полога — Сипкалюк и Тымкару.

Полог оказался сплошь занятым телами людей.

Вместо подушек был округлый брус, покрытый краем мягкой оленьей шкуры.

Майвик опустила входную шкуру полога, и все внутри погрузилось во мрак: летом жирников не зажигали.

Тымкар, а за ним и Сипкалюк слегка высунулись наружу, подсунув головы под опущенный меховой занавес.

Костер догорал. Звездочки искр перескакивали с места на место, постепенно растворяясь во тьме.

…Утром раньше всех проснулся Тыкос. Переполз через мать к отцу, начал водить ручонками по его усам. Затем, поймав ресницы, открыл глаза.

Тымкар улыбнулся, поднял сына, посадил на себя верхом.