Его кровь густо пульсирует под моей ушной раковиной, кожа его руки ощущается как теплая вода. Дорога извивается между полями и лесами, ведя на юг до морского залива, и свет, пробивающийся сквозь окна, заставляет все вокруг мерцать. Там, где дорога соединяется с заливом, она много миль идет вдоль берега. Я хотела бы, чтобы она шла прямо по воде, как на изображениях моста, который, насколько я знаю, связывает Флоридские ключи с побережьем, хотела бы, чтобы это была одна бесконечная бетонная доска, протянувшаяся над бурной синей водой мира, обнимающая земной шар, чтобы я могла лежать так вечно, ощущая тонкие волоски на его руке, не слыша своих детей, как будто их вовсе нет, чувствуя, как его пальцы рисуют круги и линии на моей руке, которые я разгадываю, он пишет на мне свое имя, присваивая меня. Мир – сплетение драгоценных камней и золота, вращающихся и сыплющих искрами. Я уже дома.
Мне этого всегда было мало. Я забеременела Джоджо меньше чем через год после того, как Майкл и я стали встречаться в старшей школе: мне было семнадцать. С тех пор между нами всегда были Джоджо и Микаэла, увеличивая расстояние. Воспоминания приходят вспышками, в основном под кайфом, это чувство, что есть только я и Майкл, вдвоем: как я выбиралась, выныривала из своей грусти и печали, когда была с ним, как все казалось намного живее с ним рядом. Мы останавливались в его пикапе в поле под звездами. Украдкой купались в надувном бассейне его родителей, ныряли в синеву воды и целовались. На пляже, где проходил фестиваль морепродуктов, с мерцающими вдали огнями аттракционов и дурацкой музыкой зайдеко из громкоговорителей, он крутил меня в руках и заставлял танцевать, пока мы не спотыкались и не падали на песок.
– Это не здорово, – сказала Мама после того, как я впервые привела Майкла домой и мы сидели на диване и смотрели телевизор.
Па ходил по дому и не обращал на нас никакого внимания. После ухода Майкла Мама начала готовить. Я сидела за кухонным столом и красила ногти в нежно-розовый цвет, цвет сахарной ваты – мне казалось, что он идет моим рукам. Я надеялась, что этот цвет заставит Майкла взять мои пальцы в рот и сказать:
– Ты кроме него ничего не видишь и не слышишь, – сказала Мама.
– Я много чего еще вижу, – возразила я.
Я пыталась оправдаться, но знала, что лгу, потому что, просыпаясь утром, я думала о смехе Майкла, о том, как он крутит между пальцами сигарету, прежде чем зажечь, о вкусе его рта, когда он целует меня. И тут я вспомнила о Гивене. И с этим осознанием нахлынуло чувство вины.
– Всякий раз, когда ты что-то говоришь, ты смотришь на него, как маленький щенок. Будто ждешь, что он тебя погладит, – сказала Мама.
– Мама, ну какой щенок?
– А как иначе? Ведешь себя точно так.
Я подула на пальцы правой руки и помахала ими перед лицом, вдохнула горячие запахи кухни: шкворчащие на плите бобы, остывающую кукурузную лепешку и запах лака для ногтей, от которого у меня кружилась голова, но мне это нравилось. Я попыхивала еще до того, как забеременела Джоджо, стоя на коленях в сарае на заднем дворе дома одного из друзей Майкла, одного из множества друзей Майкла, чьи родители никогда не бывали дома. Мир раскачивался и крутился, а мой мозг словно вырывался из черепа и уплывал прочь. Майкл тогда схватил меня за плечи, вернул меня на землю, вернул меня обратно в себя.
– Так тебе он не нравится? – спросила я.
Мама глубоко вздохнула и села напротив меня за деревянным столом. Она схватила мою непокрытую лаком руку, повернула ладонью вверх и сказала, постукивая по ней пальцем:
– Я… Это не его вина, что он родился таким. У кого родился… – Мама глубоко вздохнула. – В такой семье.
Она сделала еще один рваный вдох, и по тому, как собралось и разгладилось ее лицо, я поняла, что она думает о Гивене.
– Он просто мальчик, такой же, как и другие его сверстники. У которого впервые взыграло ретивое и который думает своей нижней головой.
– Мы же не делаем ничего безумного.
– Если у вас с ним еще не было секса, то скоро будет. Предохраняйтесь, ладно?
Она была права, но я не послушала. Десять месяцев спустя я забеременела. Когда Майкл купил тест и он показал беременность, я принесла его Маме и все ей рассказала. Рассказала в субботу, потому что Па работал по субботам, а я не хотела, чтобы он был в этот момент рядом. День был ужасный. Была ранняя весна, и дождь лился всю ночь и все утро: порой гром грохотал так близко, что моя гортань дрожала, мои дыхательные пути сжимались, и мне становилось трудно дышать. Я всегда боялась молний, всегда думала, что однажды меня ударит, что молния пройдет сквозь воздух и коснется меня большим синим дуговым разрядом, подобно копью, летящему прямо в меня, а я буду беззащитна перед его острием. Я выросла с паранойей на тему того, что молнии преследуют меня, пока я еду в машине, а они стучат мне в окно.