Пойте, неупокоенные, пойте

Он с еще двумя сержантами и группой доверенных стрелков вышел со мной на следующий день, и все повторилось один в один. Гончие чуяли этого ублюдка, которого считали папой. Не могли напасть на него, потому что, когда они засыпали, он снился им, его большие красные руки и серый рот. Вонь, которая исходила от него из-за пота, была им также дорога, как запах ушей их матерей.

Вижу, что Леони не спала ночью. Она не заходила в комнату, а музыка утром все еще играет на стереосистеме Ала на кухне, и все трое выглядят помятыми: их одежда, их волосы, их лица. Леони смотрит на пустое кресло напротив себя и потому не замечает, как я вхожу в комнату с Кайлой на руках, ее голова лежит у меня на плече. Обычно она бы попросила дог (ей нравится есть хотдоги на завтрак) или указала бы на улицу и, потянув меня за руку, произнесла бы Па. Но я проснулся от того, что она касалась моей щеки, прямо под глазом, и выглядела при этом очень серьезной, не улыбаясь. Ее маленькая ручка казалась тлеющей головней, все еще пышущей жаром. Как только я вхожу в кухню, Кайла начинает тихо бормотать что-то мне в шею. Я поглаживаю ее по спине, и Леони наконец замечает нас.

– На плите каша, – говорит она.

Все трое пьют кофе, черный и крепкий.

– Она опять блевала?

– Нет, – говорю я.

Леони снова смотрит на пустое кресло.

– Но она вся горит.

Леони кивает, но не смотрит на меня. Она смотрит на кресло. Поднимает брови так, будто кто-то сказал нечто удивительное, но Ал и Мисти наклоняются друг к другу, бормочут что-то, шепчутся. Леони не участвует в их разговоре. Я подхожу к кастрюле и вижу овсянку, прикипевшую к стенкам, подгоревшую на краях и густую посередине, явно холодную.

– Ну что, поехали за твоим хахалем, – говорит Мисти, и все встают.

– Но они ведь не поели, – говорит Ал. – Они, верно, голодны.

– Я не голоден, – говорю я и чувствую во рту вкус старой жвачки, сжеванной в кашу.

Я решил, что съем немного украденной еды на заднем сиденье по дороге в тюрьму, чтобы умаслить недовольный желудок. Может, часть скормлю Кайле, если та позволит. Она горит у меня на руках, ее шея соприкасается с моей, ее маленький подбородок впивается в мою ключицу. Ее ноги свисают, безжизненные, как у туши на крюке.

– Поехали за твоим отцом, – говорит Леони.

Тюрьма представляет собой ряд невысоких бетонных зданий и рассекающие поля ограждения с колючей проволокой. Дорога тянется вдаль и некоторое время ведет нас к заключенным здесь людям. Никаких других знаков, ничего нет на полях: ни коров, ни свиней, ни кур. Только пробиваются стебельки травы, но и те выглядят карликовыми, словно никогда не вырастут. Зато в небе вьется большая стая птиц, ныряет и порхает с грацией морской медузы. Я смотрю на птиц, пока Кайла нежно мурлычет мне на ухо, пока мы проезжаем мимо очередного старого деревянного знака с надписью Добро пожаловать в Парчман, штат Миссисипи. А потом мимо рекламы кока-колы. Но к тому времени, как мы выходим из машины на стоянке, птицы уже улетают на север, за горизонт. Я слышу обрывки их беседы, хор голосов и жалею, что не могу почувствовать их волнение, радость взлета, покачивания в потоках воздуха в голубом небе, большого полета, возвращения домой. Я же чувствую лишь какой-то плотный ком внутри, тяжелый, как молоток.

Когда мы подходим к самой тюрьме, Леони и Мисти записывают наши имена в книгу посещений, а затем нас всех отводят в комнату с желтыми стенами из шлакоблоков. Мисти следует за охранником в дверь, расположенную в дальнем углу комнаты, где садимся в ожидании Майкла за стол с низкими скамейками мы. Стол такой, какие используют для пикников, но здесь нет еды и нет пледа, а над нами – белый пористый потолок вместо неба. Леони растирает руки, хотя здесь тепло, даже теплее, чем на улице. Кажется, здесь нет кондиционера. Она наклоняется вперед, потирает глаза, откидывает волосы с лица, и на секунду я вижу в ней Па, его плоский лоб, нос, щеки. Молоток во мне крутится, а потом Леони хмурится, и волосы падают обратно на лоб, и вот она снова просто Леони, и Кайла опять хнычет, и мне хочется домой.

– Сок, – просит Кайла.

Я смотрю на Леони, задавая немой вопрос: поднятые брови, широкие глаза, хмурый вид. Леони качает головой.

– Придется потерпеть.