Пойти в политику и вернуться

В начале мая проект декларации подписали члены моего комитета плюс Игорь Клочков от профсоюзов и Аркадий Вольский – от Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП). Я показал текст главе президентской администрации Сергею Филатову, он нас полностью поддержал. Не знаю точно, говорил ли он с Ельциным о нашей инициативе, но думаю, что говорил.

Текст мы, как было положено по регламенту, передали Хасбулатову, чтобы он официально внес его в повестку дня Верховного Совета. Он этого не сделал, а потом провел пресс-конференцию – и представил нашу инициативу как свою собственную. И в таком качестве вынес на пленарное заседание, чтобы продемонстрировать, какой он миротворец. Но сторонники президента к тому моменту воспринимали в штыки все, что исходит от Хасбулатова. Документ не набрал нужного числа голосов.

Считаю, что он мог бы стать началом нормального переговорного процесса, который удержал бы ситуацию. И не было бы октября 1993-го. Но обстоятельства складывались по-другому.

* * *

Конфронтация нарастала. Летом Хасбулатов запретил всем депутатам уезжать в отпуск. Я послал его куда подальше и улетел в санаторий имени Дзержинского в Сочи. Сижу у себя в номере, смотрю телевизор. Выступает Хасбулатов и говорит: «Степашина будем снимать с должности председателя комитета». Но, конечно, не сняли, оснований не было. Никто против меня не проголосовал. Но я понял, что мы окончательно оказались по разные стороны баррикад.

Хасбулатов был далеко не дурак, и его расчет опирался на общественные настроения. Он видел, что реформы идут очень тяжело, популярность Ельцина падает, ситуация в политике и экономике плохая. Самооценка у него всегда была завышенной, а тут со всех сторон стали подпевать: «Вы сила, Руслан Имранович! Мы с вами горы свернем…» Хасбулатов выдвинул лозунг, который совсем недавно был очень популярен, «Вся власть – Советам!». Именно этот лозунг – по замыслу – должен был объединить все антипрезидентские политические силы и обеспечить им поддержку снизу. Советы на том этапе еще ассоциировались с демократией.

В сентябре терпению Ельцина пришел конец. Двадцатого сентября мне позвонил Филатов: «Ельцин решил подписать указ о разгоне Съезда и Верховного Совета». Сергей сказал, что у него уже был довольно нервный разговор с президентом о том, что не стоит этого делать. И, по мнению Филатова, шанс переубедить Ельцина еще сохранялся. В Белом доме как раз шла сессия Верховного Совета. Бросил все, поехал к Филатову в администрацию. Там уже был Сергей Ковалёв. Позвонили первому помощнику президента Виктору Илюшину. Начали его убеждать: не нужны резкие шаги, дожмем ситуацию в Верховном Совете, люди уже понимают, что с Хасбулатовым дела лучше не иметь… Илюшин выслушал все это и говорит: «Идите к Ельцину сами». Мы – в приемную, а президент уже уехал на дачу и нас не принял.

Вечером 21 сентября фельдъегерь привез пакет с указом Хасбулатову, и буквально через несколько минут после этого началась трансляция телеобращения президента. Ельцин был настроен решительно и выступал эмоционально: «Весь прошедший год Верховный Совет во главе с Хасбулатовым мешал реформам, мешал президенту и правительству осуществлять финансовую стабилизацию, наладить рыночные реформы, буквально выкручивал руки, чтобы реформу для народа превратить в реформу для номенклатуры, чтобы вместо свободной демократической России установить новый, хуже прежнего, номенклатурный беспредел».

Он коротко изложил основные положения указа 1400, который был опубликован на следующий день. Сам документ тоже был написан довольно жестко и в преамбуле содержал прямые политические и эмоциональные оценки, что вообще-то редко встречается в подобных официальных документах. Но Указ 1400 был во всех смыслах беспрецедентным.