Поющие в терновнике

– Ох, Джастина! Все на свете созданы для нежностей, даже вы, бесчувственная весталка. Когда-нибудь вы в этом убедитесь. Вам еще как захочется этих самых нежностей.

– Пф-ф! – Она встала. – Идемте, Артур, покончим с этим, пока я не передумала.

– Как? Прямо сейчас?!

– А почему же нет? Если у вас не хватает денег на номер в гостинице, так у меня полно.

До отеля «Метрополь» было совсем недалеко; Джастина непринужденно взяла Артура под руку, и они, смеясь, пошли по дремотно тихим улицам. В этот час, слишком поздний для тех, кто отправляется ужинать в ресторан, но еще ранний для театрального разъезда, на улицах было почти безлюдно, лишь кое-где – кучки отпущенных на берег американских матросов да стайки девчонок, которые словно бы разглядывают витрины, но целятся на тех же матросов. На Артура с его спутницей никто не обращал внимания, и это его вполне устраивало. Оставив Джастину у дверей, он забежал в аптеку и через минуту вышел, очень довольный.

– Ну вот, все в порядке, моя дорогая.

– Чем это вы запаслись? «Французскими подарочками»?

Он поморщился:

– Боже упаси. Эта гадость отравляет все удовольствие. Нет, я взял для тебя пасту. А откуда тебе известно про «французские подарочки»?

– После семи лет обучения в католическом пансионе? По-вашему, мы там только и делали, что читали молитвы? – Джастина усмехнулась. – Делать-то мало что делали, но говорено было обо всем.

Мистер и миссис Смит осмотрели свои владения, которые для сиднейской гостиницы тех времен оказались не так уж плохи. Эпоха роскошных отелей «Хилтон» еще не настала. Номер был просторный, с великолепным видом на гавань и Сиднейский мост. Без ванной, разумеется, но, под стать прочей обстановке – мастодонтом в викторианском стиле, – имелся громоздкий мраморный умывальник с кувшином и тазом.

– Ну, а теперь что я должна делать? – спросила Джастина и раздернула занавески. – Красивый вид, правда?

– Красивый. А что делать… Ну конечно, снять с себя лишнее.

– Только лишнее? – ехидно спросила Джастина.

Он вздохнул.

– Скинь все! Надо чувствовать другого всей кожей.

Быстро, аккуратно, без малейшей застенчивости Джастина разделась, подошла к кровати и раскинулась на ней.

– Так, Артур?

– О Боже милостивый! – выдохнул он, тщательно складывая брюки: жена всегда проверяла, не помяты ли они.

– А что? В чем дело?

– Вот что значит настоящая рыжая девчонка.

– А вы думали, на мне красные перья?

– Перестань острить, детка, сейчас это совсем некстати. – Он втянул живот, повернулся, молодцевато подошел и, пристроясь рядом, принялся умело осыпать короткими поцелуями щеку Джастины, шею, левую грудь. – Мм, какая ты приятная. – Он обнял ее. – Вот так! Приятно, а?

– Да, пожалуй. Да, очень даже приятно.

И наступило молчание, слышались только поцелуи да изредка невнятный шепот. В ногах кровати возвышался старомодный туалетный столик, какой-то эротически настроенный их предшественник наклонил зеркало так, что в нем отражалась арена любовных битв.

– Погаси свет, Артур.

– Нет-нет, моя прелесть! Урок номер один: в любви нет таких поворотов, которые не выносили бы света.

Умело ее подготовив, Артур приступил к главному. Джастина не ощутила особого неудобства – немного больно и никаких таких восторгов, а впрочем, какое-то ласково-снисходительное чувство; поверх плеча Артура взгляд ее уперся в зеркало в ногах кровати… Зрелище оказалось презабавное.

Она взглянула раз, другой. Порывисто прижала к губам кулак, закусила костяшки пальцев, как-то захлебнулась стоном.

– Ну-ну, ничего, моя прелесть! Все позади, теперь уже не может быть слишком больно, – шепнул Артур.

Грудь ее судорожно сотрясалась, словно от рыданий; он обнял ее крепче, невнятно забормотал какие-то ласковые слова.

Вдруг Джастина откинула голову, жалобно простонала и закатилась громким, заливистым, неудержимым смехом. И чем бессильнее злился растерянный, взбешенный Артур, тем отчаяннее она хохотала, хохотала до слез и только слабо показывала пальцем на зеркало в ногах кровати. Все тело ее содрогалось – но, увы, несколько по-иному, чем предвкушал злосчастный Артур.

* * *

Во многих отношениях Джастина была гораздо ближе Дэну, чем мать, но то, что оба они чувствовали к матери, оставалось само по себе. Чувство это нисколько не мешало и не противоречило тому, что связывало брата и сестру. То, другое, соединило их очень рано и прочно и с годами только крепло. Когда Мэгги освободилась наконец от работы на выгонах, которая годами не давала ей ни отдыха, ни срока, дети уже подросли настолько, что учились писать за кухонным столом миссис Смит, а поддержку и утешение навсегда привыкли находить друг в друге.