Поющие в терновнике

– Деревья белые не бывают, – возразила Джастина.

– Отчего же? Если это елка, на ней может лежать снег, – сказала Мэгги.

– Ну, теперь поздно, всех будет рвать зеленым! – засмеялась Джастина.

– Джастина!!!

– Ух! Извини, мам, я не в обиду тебе. Всегда забываю, что тебя от каждого пустяка тошнит.

– Ничего подобного! – вспылила Мэгги.

– А я пришла в надежде на чашечку чаю, – вмешалась Фиа, придвинула стул и села. – Поставь чайник, Джастина, будь умницей.

Мэгги тоже села.

– По-твоему, у Джастины правда что-то получится, мама? – с тревогой спросила она.

– А почему бы нет? – отозвалась Фиа, следя за тем, как внучка истово, по всем правилам готовит чай.

– Может быть, у нее это просто случайное увлечение.

– Это у тебя случайное увлечение, Джастина? – осведомилась Фиа.

– Нет, – отрезала Джастина, расставляя на старом зеленом кухонном столе чашки с блюдцами.

– Выложи печенье на тарелку, Джастина, не ставь на стол всю миску, – машинально заметила Мэгги. – И весь кувшин молока тоже не ставь, ради Бога, налей, как полагается, в молочник.

– Да, мама, хорошо, мама, – так же машинально откликнулась Джастина. – Не понимаю, зачем на кухне разводить такие церемонии. Мне только придется потом возвращать все остатки по местам и мыть лишние тарелки.

– Делай, как тебе говорят. Так куда приятнее.

– Ладно, разговор у нас не о том, – напомнила Фиа. – Я думаю, тут и обсуждать нечего. По-моему, надо дать Джастине попытаться, и скорее всего попытка будет удачная.

– Вот бы мне твою уверенность, – хмуро промолвила Мэгги.

– А ты что, рассуждала насчет лавров и славы, Джастина? – резко спросила бабушка.

– От лавров и славы я тоже не откажусь. – Джастина вызывающе водрузила на кухонный стол старый коричневый чайник и поспешно села. – Уж не взыщи, мама, как хочешь, а подавать на кухне чай в серебряном чайнике я не стану.

– И этот вполне годится, – улыбнулась Мэгги.

– А, славно! Что может быть лучше чашечки чаю, – блаженно вздохнула Фиа. – Зачем ты все выставляешь перед матерью в самом невыгодном свете, Джастина? Ты же прекрасно знаешь, суть не в богатстве и не в славе, а в том, чтобы раскрыть себя.

– Раскрыть себя, бабушка?

– Ну, ясно. Суть в тебе самой. Ты чувствуешь, что создана для сцены, правильно?

– Да.

– Тогда почему бы так маме прямо и не сказать? Чего ради ты ее расстраиваешь какой-то дурацкой болтовней?

Джастина пожала плечами, залпом допила чай и протянула матери пустую чашку.

– Почем я знаю? – буркнула она.

– Сама не знаю почему, – поправила Фиа. – Надо полагать, на сцене говорят ясно и разборчиво. Но в актрисы ты идешь, чтобы раскрыть то, что в тебе есть, так?

– Ну, наверное, – нехотя согласилась Джастина.

– Фу-ты! Все Клири одинаковы – вечная гордыня и ослиное упрямство. Смотри, Джастина, научись обуздывать свой норов, не то он тебя погубит. Экая глупость – боишься, вдруг тебя поднимут на смех? А с чего, собственно, ты взяла, что твоя мать уж такая бессердечная? – Фиа легонько похлопала внучку по руке. – Будь помягче, Джастина. Не надо так от всех отгораживаться.

Но Джастина покачала головой:

– Не могу иначе.

Фиа вздохнула:

– Что ж, девочка, в добрый путь, благословляю тебя, только много ли пользы будет от моего благословения…

– Спасибо, бабушка, очень тебе признательна.

– Тогда будь добра, докажи свою признательность делом – поищи дядю Фрэнка и скажи ему, что в кухне готов чай.

Джастина вышла; Мэгги во все глаза смотрела на мать.

– Честное слово, мама, ты просто изумительна.

Фиа улыбнулась:

– Что ж, согласись, я никогда не пыталась поучать моих детей, как им жить и что делать.

– Да, правда, – с нежностью отозвалась Мэгги, – и мы тоже всегда были тебе за это признательны.

Возвратясь в Сидней, Джастина прежде всего постаралась вывести веснушки. К несчастью, оказалось, это долгая работа, слишком их у нее много – придется потратить чуть не целый год и потом всю жизнь не выходить на солнце, чтоб веснушки не высыпали снова. Вторая забота была – подыскать себе жилье, задача не из легких в Сиднее в ту пору, когда люди строили себе отдельные дома, а поселиться в какой-нибудь многоэтажной махине под одной крышей с кучей соседей считалось сущим проклятием. Но в конце концов Джастина нашла квартиру из двух комнат на набережной Ньютрел-Бей, в одном из огромных старых зданий, которые давно утратили викторианское величие, пришли в упадок и обращены были в сомнительные меблирашки. За квартирку эту брали пять фунтов и десять шиллингов в неделю – при общей для всех постояльцев ванной и кухне дороговизна несусветная. Но Джастину новое жилище вполне устраивало. Хотя ее с детства и приучили хозяйничать, она вовсе не склонна была вить себе уютное гнездышко.

Жизнь в этом доме, носящем название Босуэл-гарденс, оказалась куда интереснее, чем ученичество в Каллоуденском театре, где Джастина, кажется, только и делала, что пряталась в кулисах, смотрела, как репетируют другие, изредка участвовала в массовых сценах и заучивала наизусть огромные куски из Шекспира, Шоу и Шеридана.