Поющие в терновнике

Артур впервые приметил ее, когда ей в учебном порядке велено было как бы от лица совсем разных людей прочитать отрывок из «Лорда Джима» Конрада. Она была просто великолепна; Артур видел, что Альберт Джонс в восторге, и понял наконец, почему режиссер тратит на новенькую столько времени. Мало того что у нее редкостный врожденный дар подражания – необыкновенно выразительно каждое ее слово. Да еще голос, драгоценнейший дар для актрисы, – низкий, с хрипотцой, проникающий прямо в душу.

Вот почему позже, увидев ее с чашкой чаю в руке и с раскрытой книгой на коленях, Артур подошел и сел рядом.

– Что вы читаете?

Джастина подняла глаза, улыбнулась:

– Пруста.

– А вы не находите, что он скучноват?

– Пруст скучноват? Ну разве что для тех, кто не любит сплетен. Ведь Пруст, он такой. Завзятый старый сплетник.

Артур Лестрендж внутренне поежился – похоже, эта умница смотрит на него свысока, но он решил не обижаться. Просто уж очень молода.

– Я слышал, как вы читали Конрада. Блистательно.

– Благодарю вас.

– Может быть, выпьем как-нибудь вместе кофе и обсудим ваши планы на будущее?

– Что ж, можно, – сказала Джастина и опять взялась за Пруста.

Он порадовался, что предложил не ужин, а всего лишь кофе: жена держит его в строгости, а ужин предполагает такую меру благодарности, какой от Джастины вряд ли дождешься. Однако он не забыл об этом случайном приглашении и повел ее в захудалое маленькое кафе подальше от центра – уж наверно жене и в голову не придет искать его в таком месте.

Джастине давно надоело, будто пай-девочке, отказываться, когда предлагают сигарету, и она выучилась курить. И теперь, когда они сели за столик, она вынула из сумки нераспечатанную пачку сигарет, аккуратно отвернула край целлофановой обертки, чтобы не слетела прочь – только-только открыть клапан и достать сигарету. Артур с насмешливым любопытством следил за этой истовой аккуратностью.

– Охота вам возиться, Джастина? Содрали бы обертку, и дело с концом.

– Терпеть не могу неряшества.

Он взял у нее сигареты, задумчиво погладил оставленную в целости оболочку.

– Ну-с, будь я учеником знаменитого Зигмунда Фрейда…

– Будь вы Фрейд – что дальше? – Джастина подняла голову, рядом стояла официантка. – Мне капуччино, пожалуйста.

Он подосадовал, что она распорядилась сама, но не стал придираться, поглощенный другими мыслями.

– Мне, пожалуйста, кофе по-венски. Да, так вот о Фрейде. Хотел бы я знать, как бы он это расценил? Сказал бы, пожалуй…

Джастина отняла у него пачку, открыла, вынула сигарету и закурила, прежде чем он успел достать из кармана спички.

– Итак?..

– Фрейд решил бы, что вы предпочитаете сберечь себя в целости и сохранности, верно?

Несколько мужчин с любопытством обернулись на неожиданный в этом прокуренном кафе заливистый смех.

– Вот как? Это что же, Артур, попытка окольным путем выяснить, сохранила ли я девственность?

Он сердито прищелкнул языком.

– Джастина! Я вижу, кроме всего прочего, мне придется научить вас тонкому искусству уклончивости.

– Кроме чего такого прочего, Артур? – Она облокотилась на стол, глаза ее поблескивали в полутьме.

– Ну, чему там вам еще надо учиться?

– Вообще-то я довольно грамотная.

– Во всех отношениях?

– Ого, как выразительно вы умеете подчеркнуть нужное слово! Великолепно, я непременно запомню, как вы это произнесли.

– Есть вещи, которым можно научиться только на опыте, – сказал он мягко, протянул руку и заправил завиток волос ей за ухо.

– Вот как? Мне всегда хватало обыкновенной наблюдательности.

– Да, но если это касается любви? – Слово это он произнес с чувством, но не пережимая. – Как вы можете сыграть Джульетту, не зная, что такое любовь?

– Весьма убедительный довод. Согласна.

– Были вы когда-нибудь влюблены?

– Нет.

– Но вы знаете хоть что-нибудь о любви? – На сей раз он всего выразительнее произнес не «любовь», а «хоть что-нибудь».

– Ровно ничего.

– Ага! Значит, Фрейд был бы прав?

Джастина взяла со стола свои сигареты, с улыбкой посмотрела на целлофановую обертку.

– В каком-то смысле – пожалуй.

Он быстрым движением ухватил снизу целлофан, сдернул, мгновение подержал, потом истинно актерским жестом скомкал и кинул в пепельницу; прозрачный комок зашуршал, зашевелился, расправляясь.

– С вашего разрешения, я хотел бы научить вас, что значит быть женщиной.

Минуту Джастина молча смотрела, как причудливо корчится и выгибается в пепельнице смятая прозрачная обертка, потом чиркнула спичкой и осторожно подожгла целлофан.

– Почему бы и нет? – спросила она у вспыхнувшего на мгновение огня. – В самом деле, почему бы и нет?

– Так быть ли тут волшебным прогулкам при луне, и розам, и нежным и страстным речам, или да будет все кратко и пронзительно, как стрела? – продекламировал он, прижав руку к сердцу.

Джастина рассмеялась:

– Ну что вы, Артур! Я-то надеюсь, что будет скорее длинно и пронзительно. Только, уж пожалуйста, без луны и роз. Я не создана для нежностей, меня от них тошнит.

Он посмотрел на нее изумленно и не без грусти покачал головой: