Поющие в терновнике

– Меня?! – изумилась Мэгги. И, словно чтобы скрыть смущение, тотчас заговорила о другом: – Мои братья часто вас вспоминают. Вы были так добры к ним, когда они приезжали в Рим на посвящение Дэна. – Имя Дэна прозвучало естественно, без надрыва, словно она нередко его произносила. – Надеюсь, вы погостите у нас несколько дней и повидаетесь с ними?

– Охотно, миссис О’Нил, – с легкостью согласился он.

Встреча оборачивалась как-то неожиданно, Мэгги почувствовала себя неловко: чужой человек прямо говорит, что явился за двенадцать тысяч миль только ради того, чтобы повидаться с ней, и, однако, не торопится объяснить, зачем это ему понадобилось. В конце концов, он, пожалуй, даже ничего, но почему-то перед ним немного робеешь. Быть может, он вывел ее из равновесия просто оттого, что она таких никогда еще не встречала. Внезапно Джастина представилась ей в совершенно новом свете – ее дочь запросто водит знакомство с такими людьми, как этот Лион Мёрлинг Хартгейм! Впервые Мэгги наконец подумала о Джастине как о равной.

Хоть она и немолода, и совсем седая, а все еще очень красива, думал Лион, встречая ее вежливо-внимательный взгляд; и все же странно, до чего не похожа на Джастину, вот Дэн – тот был вылитый кардинал де Брикассар! Как ей, должно быть, одиноко! И все же ее не так жаль, как Джастину: она явно сумела вновь обрести некоторое душевное равновесие.

– Что Джастина? – спросила Мэгги.

Он пожал плечами:

– К сожалению, не знаю. В последний раз мы виделись еще до гибели Дэна.

Мэгги ничем не показала, что удивлена.

– Я и сама после похорон Дэна ее не видела. – Она вздохнула. – Я все надеялась, что она приедет домой, но, похоже, она никогда уже не вернется.

Он пробормотал что-то невнятно-утешительное, но Мэгги словно не услышала, продолжала говорить, но как-то по-другому, будто не ему, а самой себе:

– Дрохеда теперь точно приют для престарелых. Нам нужна молодежь, а молодых только и осталась одна Джастина.

Жалости как не бывало. Лион порывисто наклонился к Мэгги, глаза его блеснули.

– Вы говорите о ней так, будто она принадлежит Дрохеде, – сказал он резко. – Предупреждаю вас, миссис О’Нил, вы ошибаетесь!

– Какое у вас право судить, что такое Джастина и где ей место? – вспылила Мэгги. – Вы же сами сказали, что видели ее в последний раз, еще когда жив был Дэн, с тех пор два года прошло!

– Да, правда, прошло два года. – Он заговорил мягче, заново ощутив, во что, должно быть, превратилась ее жизнь. – Вы мужественно переносите свое горе, миссис О’Нил.

– Вот как? – Она силилась улыбнуться, по-прежнему глядя ему прямо в глаза.

Вдруг ему стало понятнее, что, должно быть, нашел в ней кардинал Ральф, почему так ее любил. В Джастине этого нет, но и он ведь не Ральф, он ищет совсем другого.

– Да, вы мужественно все это переносите, – повторил он.

Она мгновенно уловила скрытый смысл его слов, болезненно поморщилась. Спросила дрогнувшим голосом:

– Откуда вы знаете про Дэна и Ральфа?

– Догадался. Не беспокойтесь, миссис О’Нил, больше никто ничего не знает. Я догадался потому, что знал кардинала очень давно, задолго до знакомства с Дэном. В Риме все думали, что кардинал – ваш брат, дядя Дэна, но Джастина раскрыла мне глаза в первый же день, когда я ее встретил.

– Джастина? – вскрикнула Мэгги. – Только не Джастина!

Она яростно ударила себя кулаком по колену, Лион наклонился, перехватил ее руку.

– Нет-нет, миссис О’Нил! Джастина понятия ни о чем не имеет, и дай Бог, чтобы она никогда не узнала правду! Поверьте, это была просто нечаянная обмолвка.

– Вы уверены?

– Клянусь.

– Тогда объясните, ради всего святого, почему она не едет домой? Почему избегает меня? Неужели ей так невыносимо меня видеть?

Не только слова, но и смертельная тоска в ее голосе открыли ему, какой пыткой было для нее, что дочь за эти два года ни разу ее не навестила. Задача, что привела его сюда, казалась уже не столь важной, появилась другая: успокоить страхи матери.

– Это моя вина, – решительно сказал он.

– Ваша? – с недоумением переспросила Мэгги.

– Джастина собиралась поехать с Дэном в Грецию и убеждена, что, если бы поехала, Дэн остался бы жив.

– Чепуха! – сказала Мэгги.

– Вот именно. Нам с вами совершенно ясно, что это чепуха, а ей – нет. И только вы можете ей это объяснить.

– Я? Вы не понимаете, мистер Хартгейм. Джастина никогда, за всю свою жизнь, не прислушивалась к моим словам. В прежние времена я еще могла хоть как-то на нее повлиять, но теперь об этом и думать нечего. Она даже видеть меня не желает.

Это прозвучало безнадежно, но не униженно.

– Я попалась в ту же ловушку, что и моя мать, – просто, почти сухо, продолжала Мэгги. – Дрохеда – это вся моя жизнь… этот дом, книги… Здесь я нужна, здесь в моем существовании еще есть какой-то смысл. Здесь люди, для которых я – опора. Моим детям я никогда не была опорой. Никогда.