Поющие в терновнике

– Не воображай, будто ты выставишь ее за дверь и займешь ее место, Лион, предупреждаю, в качестве спутника жизни ты мне не нужен.

– Ты мне тоже больше не нужна в этом качестве.

Этот мгновенный, без запинки, ответ раздосадовал Джастину, но она изобразила на лице облегчение.

– Честно?

– А иначе неужели, по-твоему, я вытерпел бы такую долгую разлуку с тобой? В этом смысле ты была для меня временным увлечением, но я по-прежнему дорожу твоей дружбой, и мне тебя не хватало как близкого друга.

– Ох, Ливень, и мне тоже!

– Вот и хорошо. Значит, как друга ты меня принимаешь?

– Конечно!

Он откинулся на пальто, заложил руки за голову, лениво улыбнулся Джастине.

– Сколько тебе лет, тридцать? В этом несуразном костюме ты больше похожа на девчонку. Может быть, для чего другого я тебе и не нужен, Джастина, но уж как судья и советник по части умения одеваться просто необходим.

Она засмеялась.

– Признаться, в те времена, когда ты в любую минуту мог ко мне как с неба свалиться, я больше следила за своей наружностью. Но если мне тридцать, так и ты уже не юноша, тебе, должно быть, все сорок, не меньше. Теперь разница уже не кажется такой огромной, правда? А ты похудел. Ты здоров, Лион?

– Я ведь не был толстым, только плотным, потому от вечного сидения за письменным столом и не раздался вширь, а, наоборот, усох.

Джастина тоже улеглась на пальто, повернулась на живот, с улыбкой совсем близко заглянула ему в лицо:

– Как славно опять тебя видеть, Ливень! Ты один умеешь не давать мне потачки.

– Бедная ты, бедная. Кстати, ты ведь теперь богатая женщина?

– Деньгами? – Джастина кивнула. – Странно, что кардинал де Брикассар оставил свои деньги мне. То есть он все завещал нам поровну, мне и Дэну, но ведь по закону я – единственная наследница Дэна. – Невольная судорога исказила ее лицо. Она поспешно отвернулась и сделала вид, будто разглядывает какой-то единственный нарцисс в золотистом море, пока не почувствовала, что опять сумеет сладить со своим голосом. – Знаешь, Ливень, я дорого бы дала, чтоб понять, что связывало этого кардинала с нашей семьей. Кто он нам был, друг, и только? Тут что-то загадочное, больше, чем простая дружба. А что – не знаю. Очень хотелось бы знать.

– Незачем. – Лион поднялся, протянул ей руку. – Идем, herzchen, я угощу тебя ужином в любом месте, где, по-твоему, достаточно любопытных глаз заметят, что некая рыжая австралийская актриса и некий германский министр заключили мир. Моя репутация шалопая и донжуана сильно пострадала с тех пор, как ты дала мне отставку.

– Полегче на поворотах, мой друг. Меня больше не называют рыжей австралийской актрисой, теперь, когда я создала незабываемый образ Клеопатры, я – роскошная, великолепная английская актриса с тициановскими волосами. Или, может быть, вам не известно, сэр, что критики именуют меня самой экзотической Клеопатрой за последние десятилетия?

И она расправила плечи, угловато согнула руки, выставив кисти, точь-в-точь изображение на египетских фресках.

Глаза Лиона весело блеснули.

– Экзотической? – с сомнением переспросил он.

– Да, экзотической! – решительно подтвердила Джастина.

Кардинала Витторио уже не было в живых, и Лион теперь не так часто бывал в Риме. Вместо этого он ездил в Лондон. Поначалу Джастина была в восторге и ничего не загадывала сверх предложенной им дружбы, но проходили месяцы. Лион ни словом, ни взглядом не напоминал о былых отношениях, и ей понемногу становилось досадно, а чем дальше, тем сильнее не по себе. Опять и опять она уверяла себя, что и не думает начинать все сначала – нет, с этим покончено, ничего такого она вовсе не желает. И она не впускала в сознание образ того, другого, Лиона, так успешно забытый, что он возникал снова только в предательских снах.

Первые месяцы после гибели Дэна были ужасны, тянуло кинуться к Лиону, ощутить его рядом телом и душой, ведь только позволить – и он будет с ней, и так трудно противиться этой тяге. Но не могла она позволить, позвать: заслоняя его лицо, перед ней стояло лицо Дэна. Нет, это было правильно – отказаться от него, бороться с собой, затоптать в себе каждую искорку влечения к нему. Время шло, и казалось – он навсегда ушел из ее жизни и тело ее погрузилось в какое-то оцепенение, в спячку, а ум послушно все позабыл.

Но теперь, когда Лион вернулся, становилось день ото дня труднее. Джастину так и подмывало спросить – помнит ли он все, что было между ними… неужели он мог забыть?! Она-то, разумеется, со всякими этими чувствами покончила, но приятно было бы узнать, что он – не покончил; понятно, при условии, что «эти чувства» означают для него Джастину, и только Джастину.

И все это завиральщина. Ничуть не похоже, чтобы душу или тело Лиона иссушала безответная любовь, и он не проявляет ни малейшего желания воскресить прошлое. Он хотел ее дружбы, радуется, что они опять друзья. Вот и прекрасно! Она и сама этого хотела. Только… неужели он мог забыть?! Нет, невозможно… но, черт его побери, вдруг он и вправду забыл!