Поющие в терновнике

В тот вечер, когда мысли Джастины приняли такой оборот, она играла леди Макбет как-то особенно яростно, совсем не похоже на обычную свою трактовку этой роли. Потом провела почти бессонную ночь, а наутро пришло письмо от матери, и у нее стало совсем смутно и неспокойно на душе.

Мэгги теперь писала не часто, долгая разлука сказалась на них обеих, а уж если приходили письма, то какие-то безжизненные, натянутые. А это было совсем другое, в нем слышался голос надвигающейся старости, сквозь ничего не значащие фразы, будто вершина айсберга, проступили на поверхность два-три слова глубоко скрытой усталости. Джастине это очень не понравилось. Старость. Мама – и старость?!

Что же там происходит, в Дрохеде? Может быть, мама старается скрыть какое-то несчастье? Может быть, больна бабушка? Или кто-то из дядей? Или, не ровен час, сама же мама? Вот уже три года она никого из них не видела, с ней-то, с Джастиной О’Нил, за это время ничего не случилось, а там, у них, мало ли что могло случиться за три года! У нее жизнь скучная, однообразная, но это совсем не значит, что и у других все застыло на месте и ничего не меняется.

Вечер у Джастины свободный, и «Макбета» в этом сезоне надо будет играть еще только один раз. День тянется нескончаемо, вечером предстоит ужин с Лионом, но и это сегодня не радует. «Эта наша дружба выдохлась, бессмысленно все и ни к чему», – думала Джастина, натягивая на себя платье того самого оранжевого цвета, который Лион терпеть не мог. Старый брюзга с допотопными вкусами! Мало ли что ему там не нравится, пускай терпит ее такую, какая есть. Джастина взбила оборки на низком корсаже, обтянувшем мальчишески худощавый торс, встретилась взглядом со своим отражением в зеркале и сердито усмехнулась: «Подумаешь, буря в стакане воды! Ведешь себя как пустейшая дамочка, сама же эту породу больше всего презираешь. Должно быть, все очень просто. Выдохлась, надо встряхнуться, переменить обстановку. Слава Богу, моей леди Макбет скоро конец. Но что же все-таки с мамой?!»

Лион все больше времени проводит в Лондоне, только диву даешься, с какой легкостью он носится из Бонна в Лондон и обратно. Конечно, если в твоем распоряжении личный самолет, это упрощает дело, но все-таки, наверное, утомительно.

– Чего ради ты так часто приезжаешь со мной повидаться? – ни с того ни с сего спросила она. – Газетные сплетники всей Европы тобой за это восхищаются, а я, признаться, начинаю подозревать, что я для тебя просто предлог бывать почаще в Лондоне.

– Это верно, иногда я пользуюсь тобой как ширмой, – преспокойно согласился Лион. – По правде сказать, благодаря тебе я давно уже кое-кому втирал очки. Но встречаться с тобой не такой тяжелый труд, ведь это мне приятно. – Темные глаза его пытливо смотрели в лицо Джастине. – Ты сегодня какая-то очень тихая, herzchen. Тебя что-то тревожит?

– Да нет, не очень. – Джастина поковыряла ложкой сладкое и отодвинула не притронувшись. – Так только, пустяк, глупость. Мы с мамой больше не переписываемся раз в неделю… так давно не виделись, что и писать друг другу уже не о чем… но сегодня от нее пришло какое-то странное письмо. Совсем на нее не похожее.

Сердце у него упало; что и говорить, Мэгги долго думала, но чутье подсказывает ему – она начинает действовать, и первый ход не в его пользу. Она решила отыграть дочь, вернуть ее, чтобы Дрохеда не осталась без наследника.

Он потянулся через стол, взял Джастину за руку; к зрелости она стала красивее, подумал он, несмотря на это ужасное платье. На лице уже чуть-чуть намечаются морщинки и придают этому лицу озорного мальчишки достоинство, которого прежде так не хватало, выдают своеобразный и сильный характер – характера-то и прежде, конечно, было не занимать. Но подлинная ли это, глубинная зрелость или только видимость? Вот в чем главная беда с Джастиной, сама она даже не желает заглянуть вглубь.

– Твоей матери очень одиноко, herzchen, – сказал он, сжигая свои корабли. Значит, вот чего хочет Мэгги, так может ли он и дальше считать ее неправой, а правым себя? Она – мать, уж наверно она лучше знает собственную дочь.

– Да, пожалуй. – Джастина нахмурилась. – Но у меня такое чувство, что тут еще что-то кроется. Ведь ей, должно быть, многие годы жилось очень одиноко, почему же вдруг возникло что-то новое? Я никак не пойму, в чем тут дело, Ливень, может быть, от этого мне особенно тревожно.

– Мне кажется, ты забываешь – она ведь стареет. Должно быть, для нее становится мучительно многое, с чем она раньше справлялась без особого труда. – Взгляд Лиона вдруг стал отрешенным, словно он напряженно, сосредоточенно думал совсем не о том, что говорил. – Джастина, три года назад она потеряла единственного сына. Ты думаешь, время лечит? А по-моему, чем дальше, тем больней. Она потеряла его, а теперь наверняка думает, что и ты для нее потеряна. Ты ведь даже ни разу не съездила повидаться с ней.

Джастина зажмурилась.