Поющие в терновнике

– Я поеду, Ливень, поеду! Честное слово, поеду, и очень скоро! Конечно, ты прав, ты всегда прав. Никогда не думала, что заскучаю по Дрохеде, а последнее время что-то стала думать о ней с нежностью. Как будто и правда я с ней кровно связана.

Лион вдруг посмотрел на часы, хмуро улыбнулся.

– Извини, пожалуйста, herzchen, но сегодня я тоже воспользовался тобой как ширмой. Мне очень неприятно, что я не могу проводить тебя до дому, но меньше чем через час надо встретиться с неким весьма важным деятелем в одном сверхсекретном месте, и поехать туда придется на своей машине, за рулем которой сидит трижды проверенный сверхнадежный Фриц.

– Сверхтаинственный Лион! – весело поддразнила Джастина, стараясь не выдать, что огорчена. – Теперь понятно, почему вдруг мне надо кататься на такси! Меня-то вполне можно доверить и таксисту, а вот судьбы Общего рынка – ни в коем случае, так, что ли? Ладно, не нужны мне ни такси, ни твой трижды проверенный Фриц, вот возьму и поеду просто на метро. Время еще детское. – Она подняла безучастную руку Лиона, прижалась к ней щекой и вдруг поцеловала. – Ох, Лион, не знаю, что бы я без тебя делала!

Лион сунул руку в карман, поднялся, повернулся и другой рукой отодвинул стул Джастины, давая ей встать.

– Я тебе друг, – сказал он. – На то и друзья, чтоб без них нельзя было обойтись.

Но едва они расстались, по дороге Джастина вновь невесело задумалась, и озабоченность эта быстро перешла в совершенное уныние. Сегодня впервые он заговорил о чем-то более или менее личном – и разговор свелся к тому, что, по его мнению, ее мать страшно одинока, стареет и Джастине надо бы поехать домой. Навестить маму, сказал он, а на самом деле, кажется, считает, что надо вернуться совсем. А значит, какие бы там чувства он ни питал к ней в прошлом, они и впрямь – прошлое, и у него нет никакой охоты все это воскрешать.

Прежде ей и в голову не приходило, что она могла стать для него докукой и помехой, частицей прошлого, которую он не прочь бы похоронить в благопристойной безвестности где-нибудь в Дрохеде или вроде того, – а вдруг?.. Но тогда зачем девять месяцев назад он опять вошел в ее жизнь? Пожалел ее? Или считал, будто он ей чем-то обязан? Или решил, что в память Дэна надо как-то подтолкнуть ее к матери? Он ведь очень любил Дэна, и как знать, о чем они говорили во время тех долгих встреч в Риме, когда ее с ними не было? Может быть, Дэн просил Лиона о ней заботиться, вот он и заботится. Выждал для верности, чтобы быть спокойным, что она не выставит его за дверь, и опять заявился, чтобы исполнить то, что он там пообещал Дэну. Да, очень похоже на правду. Ясно же, он больше ее не любит. Чем бы она его прежде ни привлекала, давным-давно всему пришел конец; и потом, она ведь чудовищно с ним обращалась. Сама виновата, больше никто!

От этой мысли она горько расплакалась, потом кое-как совладала с собой – хватит дурака валять! – долго ворочалась с боку на бок и взбивала подушку в напрасных попытках заснуть, потом отчаялась, попробовала, лежа в постели, читать какую-то пьесу. Через несколько страниц слова предательски слились, поплыли перед глазами, и как ни пыталась Джастина, прибегая к старой, привычной уловке, загнать отчаяние в самый дальний угол сознания, оно все-таки обрушилось на нее всей тяжестью. Наконец, когда в окна просочился поздний, мутный лондонский рассвет, она подсела к письменному столу; зябко, вдалеке на улицах рычат моторы, тянет сыростью, во рту горечь. И вдруг подумалось: а ведь Дрохеда – это чудесно! Чистейший воздух, тишина, которую нарушают только голоса природы. Покой.

Она взяла один из своих фломастеров и принялась за письмо к матери, и, пока писала, слезы высохли.