Пока ангелы спят

Юность объекта, без сомнения, являлась в данных обстоятельствах очевидным минусом – да и вообще, достигла ли она совершеннолетия?.. Но, говорят, в журналистской среде царят весьма свободные нравы, и это давало мне определенную надежду.

Наконец я дождался, когда кофе начало дыбиться в турке, повторил процедуру закипания еще два раза, а затем снял сосуд с огня и капнул в него пару капель холодного «Эвиана» – пояснив гостье, сколь важна последняя процедура для того, чтобы кофейная гуща осела.

Торжественно разлил напиток по чашкам, поставил перед девушкой. На секунду оказавшись сантиметрах в тридцати от ее лица, интимно спросил:

– Может быть, коньячку?

– Нет-нет-нет! – Она отчаянно затрясла головой.

– Нет – так нет.

Я поставил свою чашку, присел на краешек стола и накрыл ее руку своей рукой.

– Вы мне очень нравитесь, Наташа, – проговорил я проникновенно, глядя прямо в ее глаза. – Вы очень красивая.

Мои слова были правдой или почти правдой, но я почувствовал, что она вся словно закаменела. Осторожно, но весьма решительно она высвободила свою руку из-под моей и твердо сказала:

– Я пришла к вам по работе. Если вы думаете иначе – я сейчас же ухожу. Спасибо, конечно, за кофе…

Она отставила чашку.

И ответ, и все ее поведение не оставляли мне никаких шансов. По крайней мере, на сегодня. Я понял, что слухи о распущенности в журналистской среде являются преувеличением. Или она еще не успела распуститься.

В данном случае, огорченно понял я, буря и натиск, похоже, не пройдут. Требуется планомерная, длительная осада. С цветочками, кинотеатрами и кафе. Как жаль, что сейчас у меня на это нет времени. Девушка мне нравилась.

Чтобы ее успокоить, я отошел к плите с чашечкой в руках. Устало произнес:

– Ну, спрашивайте, что вас там интересует…

…Под конец моего рассказа о сгоревшем дереве, срывающейся с тормозов (или катушек?) машине, – рассказа, окрашенного по возможности в юмористические тона, в дверь позвонили. Звонок был властный, настойчивый.

Я приложил палец к губам и на цыпочках подошел к входной двери. Заглянул в «глазок».

На пороге стоял милиционер. Я узнал его: то был наш участковый – красивый, бравый капитан. Рядом с ним на лестничной площадке торчала какая-то крупная молодая женщина. Милиционер протянул руку к звонку, и трезвон повторился. Осторожненько я вернулся в кухню, одними губами прошептал гостье: «Тихо, нас здесь нет».

Через пару минут абсолютной тишины незваные гости, кажется, убрались. Я вышел в прихожую, заглянул в «глазок» и убедился, что площадка пуста. Вернувшись в кухню, пояснил журналисточке – на всякий случай, вполголоса:

– Это участковый… А я прописан в Москве в другом месте, у двоюродной тетки. Да и прописка у меня временная… Так что скрываюсь… Поэтому, кстати, и фамилии моей прошу в статье ни в коем случае не называть…

– Участковый… – задумчиво и заинтересованно протянула моя гостья, думая о чем-то своем.

– Да, – усмехнулся я, – и с ним еще какая-то тетя. Такая, знаете ли, – ух!.. Кавалерист-девица!..

– Высокая, мощная, с широкими плечами? – заинтересованно спросила журналистка.

– Да. А откуда вы ее знаете?

Девушка не ответила, только прошептала:

– Я так и думала, что она из милиции…

– Что, вы уже встречались?

Корреспондентша неопределенно пожала плечами. Она по-школьному грызла кончик авторучки. Было видно, что мысли ее витают где-то далеко от меня.

Вдруг девушка заторопилась.

Я не стал ее удерживать. Она сосредоточенно запихала в сумку блокнот, бросила туда же авторучку и направилась в прихожую. Я потащился провожать ее.

Она получила от меня все, что хотела, – все, что я знал, – однако не дала в ответ ни шиша.

Однако напоследок все-таки подарила мне надежду. Из сумки вытащила визитную карточку – там имелось имя, без всякой должности, Наталья Нарышкина и два телефона (рабочий плюс домашний). Протянула ее мне. Я повертел карточку и засунул в задний карман джинсов. Она подала на прощание руку. Сказала, проникновенно глядя мне в глаза:

– Алеша!.. Вы мне так помогли! Может, позвоните, когда вам будет удобно? Могли бы сходить куда-нибудь…

Она удержала свою руку в моей несколько дольше, чем того требует простая вежливость. Потом мило, значительно, многообещающе улыбнулась и выскользнула за дверь.

Я вернулся на кухню разочарованный и сердитый. «Вертихвостки! – подумал я обо всем женском племени. – Им лишь бы давать надежды… Иллюзорные надежды… Они таким макаром свои силы проверяют… И подпитывают их… И сети разбрасывают как можно шире – авось какой-нибудь дурачок попадется… Все они такие, даже самые юные из них… Нанизывают мужские скальпы на свои ниточки… И чего ради я убил из-за нее час с лишком?»

Я решил ни в коем случае Наталье Нарышкиной не звонить, вытащил из джинсов ее карточку и сердито швырнул на рабочий стол. Не до Наташ мне было.

Мой роман, прерванный звонком Димки, пьянкой, а потом горящими деревьями и самоездящими машинами, так и застыл на мертвой точке. Вот и сегодня: часы показывали без десяти три, а я еще ни буквы не написал.