Пока бьется сердце

— Наступил день, когда поднялся на ноги, — продолжает он свою одиссею. — Голова кружится, в теле слабость, но все-таки шибко радуюсь, что поднялся. Постель так надоела, что, ей-богу, без тошноты не мог смотреть на нее. Хожу день-другой. Аппетит, что у собаки. Все без разбора ем. Через неделю заскучал. Уж такой наш, медведевский, род — без дела сидеть не можем. Прошу, чтобы выписали из госпиталя, да где там — и слушать не хотят. Вот тогда и взялся за работу. Начал брезентовые сапоги мастерить. Кожи-то нет. Такие сапоги в большом спросе. Обшил всех врачей, потом городское начальство пронюхало о моих способностях. Отбоя нет. Кормят, как на убой. Каждый норовит подарок сделать. Живу, как кот. Только здорово заскучал. Думаю: как же так вышло, что ты, танкист, в сапожника превратился? Не на шутку запротестовал, потребовал, чтобы направляли на фронт. Тут и подкатывается ко мне один начальник. Так и сказал: не дури, Медведев, не лезь на рожон. Оставайся у нас. Будешь обшивать тыл, так и пробудешь всю войну здесь. Документы оформим по всем правилам. Посмотри на себя, какой ты вояка. Больной ты человек, не видать тебе фронта. Взбеленился я от таких слов, к начальнику госпиталя пошел и своего добился.

— Как узнал, что мы здесь?

— В госпитале лейтенант из соседнего полка лежал. Он и рассказал мне, как найти танкистов Черняховского. Вот и прибыл по азимуту. Ни на один шаг не промахнулся. Ориентиры намечал точно.

Николай на минуту притих, потом спросил:

— Что-то не вижу Максима, где он?

— Ушел в дивизию получать орден.

Медведев удивлен и обрадован.

— Стало быть, герой?!

— Еще какой орел! Теперь он санитаром. Около сотни людей вынес. Положено ему находиться в батальоне, да роту свою никак не покидает. Живет с нами, в этом блиндаже. Вон и вещмешок твоего дружка. Когда ты пропал, Максим места себе не находил. Был, как полоумный. В ту ночь, когда тебя ранило, он все поле облазил, тебя искал.

Вечереет. В блиндаже зажигают «катюшу». Затопили печку. Стало тепло.

— Хорошо у вас, — говорит Медведев. — Обосновались, как у тещи на печке.

— Не всегда так, — отвечает Беркут. — Ходим и в боевое охранение. Там уже не такой комфорт. Да и немец не забывает нас. Часто подкидывает гостинцы.

Словно в подтверждение его слов, заработали батареи врага. Снаряды со свистом пролетают над нашим передним краем и рвутся где-то в тылу. Это уже не одиночные выстрелы. Настоящий огневой налет.

— Командный пункт полка нащупывают, — заключают бойцы.

— Как раз там и рвутся.

Заухали в ответ и наши батареи. Стоит непрерывный грохот. Подрагивает земля. Стены блиндажа трясутся, с потолка сыплется земляная пыль. Артиллерийская дуэль продолжается минут тридцать. Потом все внезапно стихает.

Беседа, прерванная канонадой, возобновляется. Николай Медведев рассказывает о жизни в тылу.

— Народ живет неважно, трудно с продуктами, с одеждой. Но люди трудятся день и ночь. Работают здорово. У каждого одна думка — быть полезным фронту. Народ ничего не жалеет, на все идет, чтобы нам сподручно было бить врага, чтобы ни в чем мы не нуждались. Последний кусок хлеба — и все нам.

На улице уже совсем темно. Выходим из блиндажа. На чистом небе зябнут и дрожат крупные звезды. Неподалеку шумит лес.

— Что-то Максим задерживается, — как бы про себя замечает Медведев.

— Никуда не денется, — успокаиваем мы Николая.

Но Афанасьев не возвратился. Уже ночью узнали мы, что его тяжело ранило во время артиллерийского обстрела, которому подвергся командный пункт полка. Максим был направлен в медсанбат.

В блиндаже никто не спит. Сидим молчаливые и злые как черти. Молчит Медведев. На его коленях лежит вещмешок Максима. Его мы передали Николаю, как законному наследнику, земляку и другу Афанасьева.

Медведев развязывает вещмешок, машинально перебирает незамысловатый солдатский скарб. Его немного. Две банки мясных консервов, сухари, сахар, аккуратно свернутые байковые портянки, бритва, оселок, перочинный нож, конверты, индивидуальные перевязочные пакеты, бинты, вата. Ничего лишнего. Все для того, чтобы воевать и жить.

В эту же ночь мы писали коллективное письмо нашему санитару Максиму Афанасьеву.

«Максим! Опечалены мы, что тебя ранило. Но мы надеемся, что скоро поправишься и будешь опять с нами. Сообщаем новость: твой друг Николай Медведев возвратился в нашу роту. В Новгороде его вынес санитар соседней дивизии. Лечился в госпитале. Теперь он с нами. Сидит в нашем блиндаже и пьет чай. Еще раз повторяем: поправляйся скорей и возвращайся в роту. На переднем крае без перемен. Стреляют немцы, стреляем и мы. Ждем весну. Ждем наступления. Ждем и тебя».

Далее следуют все наши подписи.