Пока дышу...

«Я знаю, что умру! Это точно! Нет таких сил, какие бы меня спасли, а чудес не бывает. И я ко всему готов! Каких-нибудь полгода назад вся моя жизнь казалась мне чистой и светлой. Потом я постепенно погружался в черноту и озлобился. Сначала я винил докторшу, которая старалась и лечила меня в меру своих знаний. Может, попади я к другому, более опытному врачу, диагноз был бы поставлен несколько раньше, но так ли это важно? Вряд ли. Иначе мир давно бы узнал о существовании радикального лечения или предупреждения моей болезни. Добились же того, что почти нет ни малярии, ни дифтерии, предупреждают полиомиелит. Значит, могут? Но неужели рак, как вечная тень, будет следовать за человеком?

Иван Ильич у Толстого, обозревая прожитое, приходит к пониманию своей ошибки, своей виновности, и умирает с сознанием этой вины. Сама жизнь оказалась повинна в его трагедии. А в чем виноват я? Я, Петр Петрович Тарасов? Я всегда испытывал удовлетворение от своего труда, не считал его обузой. Или это казалось, а в действительности я не нес свой крест, а, проклиная, тащил? Может, это работа сожрала мой ум, сердце, силы, съела меня изнутри? Я ведь не курил, почти не пил…

Конечно, может быть, все, что я пишу, чепуха. Не исключено. Я просто размышляю. У Ивана Ильича в результате нелепой случайности — ушиба — началась болезнь, приведшая к смертному одру. Я мучительно ищу, перебираю в памяти дни, месяцы, годы в поисках первопричины. Я не верю случайностям. Тут что-то не то. Кстати, мой брат-близнец жив и здоров. Так, может быть, все-таки в чем-то виновата и жизнь, может, я слишком горячо жил и слишком честно, а надо было больше себя беречь?

Чего я хочу? Я знаю, что всякие эксперименты над  ч е л о в е к о м  запрещены, но, находясь в полном рассудке, говорю, что для блага человечества добровольно согласен отдать свое пока еще живое тело для любых экспериментов. Пусть будет так! Я готов! Я знаю, что скоро понятия «хотеть», «мочь», «желать» станут мне недоступны, утратят смысл, уступив место другим, ненавистным — «умоляю», «спасите», «облегчите». И тысячи таких несчастных, как я, согласились бы со мною…»

Он перечитал письмо. Хотел спрятать — и не смог. Как одержимый, принялся писать дальше.