Пока дышу...

«Маня! — крикнул чей-то голос. — Твой Виктор второй раз звонит. Передай ему спасибо за пластинку. Скажи, что очень понравилась. Пусть еще пару таких достанет!»

Пауза.

«Варя, ты после дежурства пойдешь в парикмахерскую? Займи мне очередь к Семену Яковлевичу. Я чего-нибудь сбрешу, отпрошусь у старшей!»

Пауза.

«Вы, Невроев, не один, не могу же я разорваться, у меня только две ноги…»

Пауза.

«Мой Юрка опять принес двойку по физике. Хотела его отходить ремнем, а он говорит: попробуй только, сбегу из дома. Как вам это правится?»

Пауза.

«Ах, девочки, — прошептал чей-то низкий голос, — какую я связала себе кофточку! Умрешь, до чего хороша! Вчера пошла в клуб. Анька давала твист — закачаешься! Потом все расскажу, вызывают в палату. Опять небось Прохорову судно. Кошмар! И откуда что берется? Человеку жить-то осталось всего ничего!..»

Пауза.

«Конечно, трудно! А как ты думала? Все равно я своего добьюсь. Хоть три раза буду проваливаться, а в институт попаду! Мария Никитишна, вставайте! Да пошевеливайтесь!»

«Боб идет! (Боб — это Борис Васильевич.) Уже звонили из третьего! Лариса, Лариса, ты слушаешь меня? Принеси мне конспект…»

Пауза.

«Помаду? Какого цвета? Розовую? А мне не купила? Бегу в девятую, опять кого-то привезли. Ох, и надоело же!..»

Пауза.

«Пойду вздремну немного, пока угомонились».

Пауза.

«Я чуть не заплакала, когда борода мне сказал, чтобы положила ему руку на голову…»

Пауза.

«Сует мне в карман трешку, а я ей говорю…»

Пауза.

«Не буду я больше дежурить в его смене. Все лезет целоваться…»

Борис Васильевич не всю ленту включил — два куска он вырезал: один — доверительный разговор о любовных делах и второй — слезная жалоба подруге на материальные нехватки. Эту жалобу Борис Васильевич и в блокнот себе переписал, и безрезультатной она не осталась.

Сестре этой недавно помогли, и понятное дело, что снова рассчитывать на какую-то помощь она не могла. И надо же было, чтоб ее же еще и обокрали!

Самое трудное было убедить сестру, чтоб взяла у него взаймы. Ему неловко было предложить, а ей — согласиться.

Борис Васильевич вызвал ее к себе и сказал просто:

— Дорогая! Возьми у меня деньги. У меня есть шальные — получил гонорар за учебное пособие. Когда будет возможность, тогда и отдашь. Плюс пять процентов годовых, — пошутил он, чтоб стушевать неловкость.

То ли шутка помогла, то ли очень уж туго было сестре — у нее две дочери учатся, — но деньги она взяла.

Однако магнитофонный «метод воспитания» не понравился самому Архипову. Что-то было в нем бестактное, как чтение чужих писем. И он, между прочим, в конце этого собрания так прямо и сказал: мол, сожалеет о своей затее и считает ее неудачной.

Однако болтовня в коридорах, похоже, поутихла.

Засидевшись допоздна за своими «записями», Борис Васильевич оставил в тетрадях несколько закладок. Он отметил все, что, по его мнению, могло хоть как-то, хоть в малой мере, пригодиться Горохову, если он в самом деле возьмется оперировать эту Чижову.

Еще и еще раз он просмотрел гороховский план, потом встал из-за стола, прошелся по комнате.

Окно было открыто, доносился густой рокот моторов, и алели бортовые огни самолета, идущего на посадку. Борис Васильевич посочувствовал прилетевшим пассажирам: им предстояло выйти из светлой, уютной машины в темноту и долго добираться до города.

Самолет утих, стал слышен шорох дождя и шум ветра в ветвях. Откуда они вдруг взялись, ветер и дождь? Днем была такая мягкая погода!

Борис Васильевич ходил по комнате, размышляя над врачебной этикой, которая иной раз бывает просто-напросто ложной. Ну что бы ему посмотреть сестру этой несчастной Марчук?! При этой женщине чувствуешь себя виноватым в том, что у тебя у самого в настоящий момент нет горя. Да и ради Горохова надо бы зайти к Чижовой. А неудобно, не принято. Получится, что набиваешься в консультанты к Кулагину. Он этого не любит.

Борис Васильевич вспомнил, какое раздражение прорвалось в голосе всегда предельно вежливого Сергея Сергеевича, едва он услышал фамилию Марчук. А ведь вместе были на фронте! Нет, жестковат коллега, что и говорить.

«Но, может быть, зайти к Чижовой, когда Кулагин уедет в отпуск? Ну, хоть ради Марчук. Жалко бабу!..»

Он посмотрел на часы, подумал, что спать ему осталось значительно меньше тех заветных восьми часов, к которым надлежит стремиться всякому человеку, особенно в его возрасте.

Утром он проснулся, как обычно, до звонка будильника, на работу пошел пешком — хотелось надышаться свежим, еще влажным после ночного дождя воздухом.

В клинике было сегодня на редкость спокойно — больных не привозили, в коридорах ни одной раскладушки, и от этого просторнее и даже как-то светлее. Паркет блестит, больные вымыты, постели аккуратно застелены. Из буфетной слышится уютное пофыркивание закипевшего чайника. Вокруг одного стола расположились няни, заканчивают завтрак и вполуха слушают санитара Корнева, старого болтуна и сквернослова: