Пока дышу...

В квартире был идеальный порядок — тот холодноватый порядок, который присущ бездетным домам. «Хоть бы собаку завели», — не раз думал и даже советовал Рязанцевым Борис Васильевич. Он обожал собак и не терпел педантичной стерильности жилья.

Но сначала Рязанцевы мечтали о детях, потом, отчаявшись, думали, не взять ли чужого ребенка, а потом привыкли, прошло время, и стали они жить один для другого — настолько, что Архипов думал: уйди один — другой долго не протянет…

А собаку заводить они не хотели, загадывая лет на пятнадцать вперед: умрет — легко ли будет пережить такую потерю!

— Помнишь, Жора, как ты на фронте раненому мальчишке сладости таскал? — почему-то именно с этого начал разговор Борис Васильевич.

— Леньке? Помню, конечно! Ему не я один, все приносили, — отозвался Рязанцев. — Сильно я тогда к нему привязался. Вот смотришь на других, они и сами не рады, что имеют много детей. А мне бы, по моему характеру, штук восемь, чтоб мал мала меньше, — с грустной улыбкой сказал он и, резко меняя тон, сам перешел к главному: — Так вот, Боря. Давай не прятаться за второстепенное. Дело в том, что начала у меня левая нога побаливать. Я как-то внимания не обращал, не бог весть какая боль. А тут диспансеризация подвернулась. Поглядели меня, пощупали, сделали снимок, и как обухом по лбу: срочно в больницу. Я решил — как ты скажешь, так и сделаю.

В комнату влетел комар, назойливо зазвенел, и Георгий ловко прихлопнул его мухобойкой.

Если бывали в жизни Бориса Васильевича дни и часы, когда он мучительно сожалел, что стал врачом, — этот вечер у Рязанцева был именно таким. Архипов сидел, контролируя каждый свой вздох, каждый взгляд. Он прекрасно знал, как напряженно следит за ним, не показывая, впрочем, вида, его старый друг, Жорка Рязанцев. И что это за пытка — сидеть вот так и знать, что через несколько минут ты должен будешь, по сути дела, исполнять труднейшую роль, главную роль в трагической пьесе.

Архипову стало душно, тоненько покалывало сердце. Но этого его состояния никто бы не смог заметить.

— Ну что ж, Георгий, — сказал он. — Придется отложить тебе временно поездку.

Лицо Рязанцева сразу посерело, будто его обдало дорожной пылью. Потом он резко отвернулся.

Борис Васильевич успел заметить, как большая слеза скатилась по впалой щеке.

— Не распускайся! — грубо сказал Архипов, как всегда говорил, когда самому было тяжело невтерпеж. — Тебе надо ложиться. Советую, как другу.

Рязанцев довольно долго сидел молча, вполоборота к Архипову, откинувшись на спинку стула. Потом поднял голову, поглядел на Архипова сухими, спокойными глазами.

— Допустим, — сказал он, вертя в руке зажигалку. — Но прежде давай поговорим, как два солдата. Ты ж меня знаешь. Меня фрицы много раз пугали — ничего не вышло. Но если опухоль злокачественная — к чему столько возни? Ведь на аркане обратно в жизнь не втянешь…

— Слушай, ты же врач! — резко оборвал Рязанцева Борис Васильевич. — Ты же понимаешь, что сегодня никто еще ничего не знает точно. Но драться нужно до последнего. И не изображай из себя заведомо жертву злого рока, это тебе не идет.

Они в упор смотрели друг на друга.

— Хорошо! — подумав, почти с облегчением сказал Рязанцев. — Решено. Но сначала я отпраздную день своего рождения. Восемь дней ничего не изменят. Дай-ка я тебя обниму, дружище! — сказал он, будто Архипов сообщил ему бог весть какую радостную весть. И Борис Васильевич теперь сам с титаническим усилием сдержал слезы, уже подступившие к глазам, а укольчик в сердце повторился, но уже более острый и длительный.

Рязанцев справил свой день рождения, и был весел, и выпивал, и шутил, а Борис Васильевич, сидя за праздничным столом, лишь о том молил бога, чтоб у жены Георгия достало сил. Он-то замечал, что Валя слишком подолгу задерживается на кухне и возвращается оттуда с красными глазами.

Когда почти все разошлись по домам, Георгий в передней быстро подошел к Архипову, прощаясь, крепко обнял его и, тяжело вздохнув, прошептал:

— Помоги, дружище!.. Если можешь.

Архипов кивнул. Он боялся слов. И, испугавшись самого себя, торопливо вышел.

А чего стоили ему последующие дни!.. Как боялся он результатов рентгена!

И вот открылась дверь, и, держа в вытянутых руках мокрые снимки Рязанцева, вошла лаборантка Аида.

Бросив на нее короткий взгляд, Борис Васильевич мгновенно ощутил тревогу. Аида повидала на своем веку тысячи снимков. Она понимала!

Женщина сперва оглянулась, нет ли в кабинете кого постороннего, потом тихо сказала:

— По-моему, тумор.

Несколько минут Архипов смотрел, закусив губу и не обращая внимания на то, что капли воды с пленок сбегают на его свежий халат. Потом тяжело опустился в кресло, кивком дав понять Аиде, что она может идти.

Последние сомнения исчезли. Да, опухоль была!

«Что сказать Валентине?»