Читаем Пока дышу... полностью

— Ну, ну, смелей, Евдокия Павловна, смелей! Что-то я вас сегодня не узнаю!

— Перекрученная киста.

Сергей Сергеевич нахмурился и перевел взгляд на студентку в очках.

— Как вы думаете?

Он никого не хотел оставить неопрошенным.

Студентка, судя по выражению лица, решила было уклониться от ответа, но вдруг, неожиданно для себя самой, выпалила:

— Инфаркт миокарда. А может быть, стенокардия!

«О господи! — подумала Тамара Савельевна. — Ну, выходи ты поскорей замуж! Какой еще инфаркт?»

Этот ответ даже Горохова вывел из состояния задумчивости, и он принялся разглядывать студентку с интересом, как невиданного паука.

— Что скажете? — продолжал Сергей Сергеевич, адресуясь теперь к соседу девицы, тоже студенту.

— Почечная колика! — воскликнул студент так громко, что все с улыбкой на него оглянулись.

— Очень интересно! Потом вы мне, пожалуйста, подробненько, голубчик, обоснуйте вашу позицию. А вы, молодой человек, согласны с товарищем? — спросил Сергей Сергеевич маленького студентика, который сидел с беспечным видом и ковырял в ухе, всецело поглощенный то ли этим занятием, то ли своими мыслями.

Студентик с философическим спокойствием оглядел профессора, сомневаясь, к нему ли это обращаются или он просто ослышался. Но, видя, что все на него смотрят с выжидательным любопытством, неторопливо откашлялся и не без достоинства заявил:

— Не знаю.

— Вы не лишены проницательности, — заметил Кулагин. — Неплохой ответ для человека, который через полгода будет самостоятельно врачевать. Как ваша фамилия?

— Тогда злокачественная опухоль или ущемленная грыжа! — залпом выпалил студент, обеспокоенный тем, что профессор собрался что-то записать. И он действительно записал и поставил жирную точку, как гвоздь вбил, после чего, откинувшись на спинку стула, с облегчением — разговор подходил к концу — обратился к Горохову:

— Ну, а как вы думаете, Федор Григорьевич?

— Тромбоз сосудов кишечника, — сказал Горохов и добавил, нахмурясь: — Прогноз пессима. Шансы ничтожны.

Сергей Сергеевич смотрел на Горохова с удовлетворением.

Крупиной всегда казалось, что хотя Сергей Сергеевич и Горохов часто спорят, в чем-то они очень подходят друг другу, и эта мысль была ей приятна.

— Вы угадали, Федор Григорьевич, — сказал Кулагин. — Вернее, не угадали, а решили правильно. Я, — он сделал легкое ударение на «я», — я тоже так думаю. У Михайловского, — он оглядел всех, — тромбоз, или, как говорили раньше, инфаркт кишечника. Распознать его нелегко. Диагностика тромбозов сложна и запутанна. Но это один из самых захватывающих отделов хирургии, и он заслуживает пристального внимания.

Горохов насторожился и улыбнулся, не отводя глаз от Кулагина. И на лице Сергея Сергеевича тоже проглядывала хитринка.

Кулагин высказал присутствующим свои доводы в пользу операции, кивком подозвал Тамару Савельевну, вполголоса, но так, что все слышали, попросил ее выяснить, здесь ли родственники Михайловского.

Крупина вышла.

— Итак, друзья мои, — уже не глядя на Горохова, вполне серьезно продолжал Кулагин, — не берите на себя смелости и ответственности без крайней надобности откладывать любую операцию. Может получиться, что будущее поле боя станет вообще непригодным.

«Ну, а я что говорю? — подумал Горохов, напрасно стараясь перехватить взгляд Кулагина. — Это же мои мысли, седой черт! Только ты — вообще, а я — про Чижову». Ему не терпелось, чтобы поскорее ушли все эти студенты и практиканты, тем более что половина из них — бездари, холодные беспозвоночные бездари, из которых никогда не выйдут врачи. И зря шеф тратит на них свой огонь или вдохновение или как там это называется. Он, конечно, закоснел, до чертиков стал косен и труслив, но — что поделаешь? — такая школа! Он за эту свою школу на стену влезет и по карнизу побежит. Это можно уважать, хотя иной раз просто терпенья не хватает.

— Теперь, после того, как мы с вами избавились от мыслей-паразитов, то есть от других возможных вариантов, — продолжал Кулагин, — остается решить: нужна ли срочная операция? Можно бы тайно проголосовать, — улыбнулся он своей шутке, — но некогда. Нам дано страшное право сказать «да» или «нет», и сказать безотлагательно.

«Разболтался… Любуется собственным красноречием. Чувство ответственности врача воспитывает. И все зря! Кто сам этого не понимает, тому не привьешь, — думал Горохов, нетерпеливо поглядывая на часы. — Уж лучше бы мне к матери сходить, дрова у нее наверняка кончились».

— Кто за срочную операцию, поднимите руки. Девять. Кто против? Два. Кто воздержался? Один. Итак, за — больше, чем против. Решено. Ну, а что бы вы сказали родным? — спросил Кулагин поджарого ассистента.

— Успокоил бы их. Сказал бы, что удалят отросток и…

— И все будет в порядке? Не так ли? От аппендэктомии, мол, никто в наше время не умирает? Не хотелось бы мне быть на вашем месте, когда вы вскроете полость и вместо аппендицита увидите метр безжизненной кишки. Поторопились, коллега! Идите вниз, побеседуйте с родственниками Михайловского. Скажите, что предстоит сложная операция и профессор не может поручиться за благополучный исход.

Вошла Крупина.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза