Пока дышу...

Но сквозь это неосознанное и неоправданное раздражение отчетливо пробивалось иное чувство: ей было жаль Горохова. Она слушала Кулагина с безотчетным доверием, — и действительно, чему тут не верить? Но все-таки ей было жаль Горохова — взрослого человека с лицом мальчика и неожиданно морщинистым, усталым лбом.

— Простите! Секундочку! — снова прервал он Кулагина, но, пожалуй, не потому, что хотел возразить на последние его слова, а потому, что боялся утерять нить каких-то собственных мыслей. — Вот у вас, Сергей Сергеевич, бывали в жизни разочарования? Я имею в виду — в медицинской жизни, конечно, — уточнил он. — Во врачебной деятельности.

Кулагин пожал плечами:

— Как у всех! Но бывали и радости. Я не взвешивал.

— И вам никогда не казалось ужасным, что некоторые люди умирают раньше, чем будут приняты все средства для их спасения?

— К чему такие слова: ужасно, жалко, стыдно… Есть здравый смысл, рассудок…

— Но, к примеру, уж если на то пошло, разве мы искусственно не занижаем показания к операции у старых людей?

— Это не искусственно, а естественно, потому что риск значительно больший, чем надежда.

— Для кого риск? Для них или для нас?

— Но, Федор Григорьевич, возраст есть возраст! Уж это-то мне известно во всяком случае лучше, чем вам обоим, — улыбнулся профессор и снова щелкнул своим пистолетиком. — Когда бог создавал Адама и Еву, он, вероятно, и представить себе не мог, какими они станут в шестьдесят — семьдесят лет. А виноваты, выходит, врачи!

— Вы бы, наверно, геронтологией никогда не стали заниматься: возраст есть возраст! — хмуро заметил Горохов.

— А вы на меня не наскакивайте, как фокстерьер на мышь, — рассмеялся Кулагин. Он явно желал мирно закончить этот разговор.

Но Горохов не принял шутки. Морщины на лбу его не разошлись.

— И все-таки и стариков, и сердечников надо оперировать гораздо больше, чем мы это делаем. Их надо оперировать хотя бы вопреки плохой традиции, если уж не говорить о шансах на счастливый исход, а не рассуждать по Гоголю: кому суждено умереть — и так умрет. Вспомните Романенко! — продолжал Горохов. — Я и сейчас думаю, что в обычной городской больнице, где о его званиях и лауреатских медалях никто бы не знал, все могло бы обойтись благополучно.

— Вот видите! И вы тоже допускаете такие словечки, как «могло бы», — подчеркнул Кулагин. — И правильно. В нашей профессии дважды два не всегда четыре.

— Я и с себя не снимаю ответственности за смерть Романенко, — сказал Горохов, разглядывая носки своих мокасин. — Колдовали мы над ним, колдовали, кровь переливали, мощный консилиум, как говорится, на всякий случай созвали. Словом, оформили все наилучшим образом, Романенко к праотцам отправился по всей форме, комар носа не подточит. А дорога была каждая минута. Надо было не колдовать, не консультироваться, а просто немедленно действовать!

Кулагин подумал, покачал головой.

— Заблуждаетесь, Федор Григорьевич. Пример не удачен. Я совершенно убежден, что Романенко умер бы, не дождавшись конца операции. Моя совесть абсолютно чиста.

— Ну ладно. Пусть одна моя не чиста, — ядовито сказал Горохов, — но я хоть задумываюсь.

— Не обо всем, к сожалению, — не выдержала Тамара Савельевна, для которой важна была сейчас не суть спора, а, скорее, то, что у Сергея Сергеевича впереди трудный рабочий день, а Горохов, рассуждая об уважении к старости, забывает, что Кулагин в отцы ему годится, и явно преступает границы дозволенного.

— Извините, Тамара Савельевна, — обратился к Крупиной Горохов, будто именно ее мог задеть этим разговором. — Все это, конечно, не так просто решить. А сейчас я хочу все-таки напомнить, что Ольге Чижовой жизнь становится в тягость. Что будем делать?

— Но так или иначе она живет, рисковать ее жизнью мы не должны, — быстро ответил Кулагин. — Между прочим, основной профиль нашей клиники, как вам известно, Федор Григорьевич, — желудочная хирургия. Есть ли нам смысл отклоняться? Ваше увлечение сердечными операциями носит, простите, несколько сенсационный характер.

— Почему вы это говорите? — удивленно и обиженно спросил Горохов, и Тамаре Савельевне снова стало жаль Федора, потому что упрек в сенсационности не был справедлив.

— Да хотя бы потому, дорогой мой, что ведь и у вас тоже есть всего одно сердце! — насмешливо, но примирительно сказал Сергей Сергеевич. — Вы не подумайте, что я вообще против ваших поисков, нет! Я вполне понимаю, как вам не терпится полностью реализовать знания, полученные в Москве, но и нам и вам многое еще надо освоить. Я полагаю, что через год-два мы поймем друг друга.

— Вы хотите сказать, что я стану умнее и старше?

Кулагин снисходительно улыбнулся. Одним ртом. Глаза, оставались серьезными. Крупина видела, что он просто устал: разговор был трудным для обоих.