Пока дышу...

Борис Васильевич раскрыл свою «Оку» и с чувством удовлетворения окинул взглядом бутылки, аккуратно выстроившиеся в своих гнездышках, множество пакетов с закусками. Говорят, коньяк холодить не полагается, ну, а ему на это наплевать. Мало ли кто что придумает!

Дверь в Леночкину комнату вела прямо из прихожей. Уже одетый, надушенный «Бракатом», при модном галстуке — все как полагается! — Борис Васильевич вдруг, сам не зная почему, открыл комнату дочери. Это было так естественно, но почему-то сегодня, взявшись за ручку двери, он ощутил то ли неловкость, то ли страх: а вдруг Леночка не одна и, если он войдет, она посмотрит на него с удивлением или с укором: «Ты что, папа? Что, собственно, тебя здесь интересует?»

Конечно, Леночка никогда бы так не сказала, но подумать-то могла?!

В детстве не то что о комнате, а о валенках своих Борька Архипов не мог мечтать, по очереди с братьями носил. Вот почему ему хотелось, чтоб у Леночки было все, и, главное, своя комната, совершенно своя!

Комнатка была светлая, чистая, девичья. А предметы все какие-то не девичьи. На внутренней стороне двери, видите ли, шведская стенка, на стене — гитара, большое наказание для всего дома, особенно если учесть, что у Леночки слух — вернее, отсутствие оного — был наследственный, архиповский. И кроме гитары — на стенах ничего. На маленьком столике магнитофон в два белых глаза, на письменном столе, по бокам, книги двумя высокими стопками.

Борис Васильевич наугад раскрыл верхнюю, толстенькую, маленькую по формату книжку, — такую удобно в карман сунуть. «Социология личности» Кола. В правом углу выведено зелеными чернилами: «С. Кулагин. Июнь, 68».

Ишь ты! Просвещает!..

Он вышел из комнаты почему-то на цыпочках, тихонько притворил дверь и спустился по лестнице.

Войдя в здание, порог которого он впервые переступил юношей тридцать лет назад, Архипов не успел сделать и двух шагов, как кто-то обнял его сзади, закрыл глаза руками.

— Пока не отгадаешь, не отпущу!

— Сашка! Отпусти, черт, больно! Твой голосок и через сто лет узнаю.

Перед Архиповым стоял колосс в два роста, в два обхвата, в парадной генеральской форме.

Видимо, на лице Бориса Васильевича выразилось такое удивление, что Чернышев растерянно спросил:

— Что, сильно изменился? Постарел?

Борис Васильевич искренне развеселился, глядя, как растерянно ждет его ответа роскошный, все еще красивый генерал.

— Ну, паря, — смеясь, сказал Борис Васильевич. — Все-таки расстались мы с тобой чуть не четверть века назад, и был ты юноша с атлетической фигурой. Но не переживай, ты все еще хорош! — Архипов взъерошил свою седую шевелюру. — И глаза — те же, и белки ясные. Небось не пьешь, не куришь?

— Как бы не так! — ответил Чернышев. — Я два века жить не собираюсь.

Они снова расцеловались и в обнимку пошли дальше.

Фойе было уже переполнено, и на каждом шагу встречались товарищи.

О, да это же Илья Шатил! А вон та нарядная дама — Лелька Смирнова, как была франтихой, так и осталась. Но Женька Горбовский — это уж просто Дориан Грей! Хоть бы сколько-то изменился! Лысоват, конечно, но в остальном — молодец!

Однако были на этой встрече и такие, кого Борис Васильевич решительно не мог узнать, и это рождало странное чувство опасения: а что у тебя внутри? Может, и внутренне ты так изменился, что лучше бы нам вовсе не встречаться?

Интересно все-таки: худощавые располнели, а когда-то плотные, полноватые заметно отощали.

Вот мимо Архипова и Чернышева промчалась вприпрыжку ярко накрашенная Зоя Маврина, за которой Борис Васильевич некогда старательно ухаживал и на протяжении нескольких вечеров тщетно добивался ее руки. А за Мавриной, тоже вприпрыжку, как козленок за козой, поспешала девчонка лет пятнадцати, удивительно на нее похожая, носик картошкой, будто слепок с материнского.

— Колька! Васята! Женька! Косточка! — доносилось со всех сторон.

При виде Каткова Архипов не мог удержаться от улыбки. С огромным животом, на непомерно худых длинных ногах-ходулях, Катков лобызал своего старинного приятеля Петьку Маленького, с которым бок о бок прожил пять лет в общежитии.

— Самое смешное, — сказал Чернышев на ухо Архипову, — что именно Катков и написал отличную монографию о вреде ожирения. Я, например, для себя много ценного из нее почерпнул.

Рядом с Катковым стоял высокий, хорошо сложенный человек без правой руки. На лацкане гражданского костюма — Золотая Звезда.

Что-то очень знакомое было в нем, о чем-то важном напоминал Архипову этот человек.

— Кто это? — озадаченно спросил он Чернышева.

— Ну, неужели не помнишь? — Чернышев укоризненно посмотрел на него. — Это же…

Архипов и человек со Звездой встретились взглядами. На секунду тот, казалось, окаменел, а потом первый бросился вперед.

— Это ты, Борька? — закричал он и, крепко зажав одной рукой шею Архипова, привлек его к себе.

А Борис Васильевич даже закашлялся от волнения, узнав наконец Степана Корабельникова, с которым осенью сорок первого года выходил из окружения под Вязьмой.

И начались, как всегда бывает у фронтовиков, воспоминания, воспоминания…

— А помнишь, как из той лощины?..