Пока дышу...

«Дорогой Славик! Ну вот, я и гощу у своей близкой подруги. Городок небольшой, домик у нее хорошенький, чисто, аккуратные две комнаты: в одной — она, в другой — я. Нам очень хорошо вместе, хотя радостных воспоминаний о прошлом маловато. Мы многое вспоминаем, многое оцениваем теперь по-новому и, к счастью, в общем, одинаково. И нам интересно вдвоем. Вместе ведем нехитрое хозяйство, супов никаких не варим, пьем кофе и молоко, чтобы не тратить времени на кухню, чтобы побольше успеть. Здесь есть неплохой драматический театр, и репертуар у него довольно обширный, но всего не посмотришь — телевизора хватает, а телевизор у моей Катюши хороший, экран почти как у вас.

Не так давно сюда приехали столичные артисты. Их встречали на вокзале — цветы, улыбки, рукопожатия. Но вот приехал какой-то человек «областного масштаба». Сожалею, что не имела в тот момент киноаппарата. Такое впечатление было, будто он, как Райкин, мгновенно натянул на себя величавую маску, и получилось довольно вежливое, но скучное лицо с никого не видящими глазами. Одет был безукоризненно, и хоть то хорошо, что сидел не с шофером, а с дамой, очевидно с женой. Но из машины вышел и даже не оглянулся, словно забыл о ней, и торжественным шагом направился к трибуне. А она, бедняжка, вприпрыжку за ним трусила, и вид у нее был весьма жалкий!

Ох, Славик, и когда же научатся у нас уважительно обращаться с женщиной?..

Бабка».

«Здравствуй, внучек Славик! Спасибо за телеграмму и десять рублей из твоей стипендии. Уверяю тебя, что денег нам хватает, так что больше не присылай. Мы ведь с Катей живем коммуной, а это выходит дешевле…»

Слава не дочитал письма — раздался звонок. Он машинально оглянулся на свою запертую изнутри на крючок дверь, но открывать не пошел.

В прошлом году он сам ввинтил этот крючок, сказав, что иначе все двери хлопают от сквозняков. Мать не стала возражать — давно и молча она принимала все, что вносили в быт муж и сын. А поверил ли отец в сквозняки — неизвестно. Но крючок остался.

Эта крохотная победа в борьбе за самостоятельность принесла Славе немалые удобства. Он, во всяком случае, перестал читать в уборной и на антресолях, и на голову матери книги больше не падали.

Кто-то открыл парадную дверь. Слава прислушался — нет, слава богу, не к нему.

Да, книги он теперь читает у себя и успевает их убрать или заменить учебниками, когда в дверь подчеркнуто деликатно и неторопливо стучится отец.

Картина была в общем-то не оригинальная. Почти все товарищи Славы хоть что-то утаивали от родителей, хотя бы из гуманных соображений: зачем зря волновать?!

Самое смешное, что ему, Славе, сыну профессора Кулагина, приходится прятать книги по различным вопросам, связанным с медициной, и письма от собственной бабки, уехавшей в гости к какой-то своей приятельнице. Впрочем, письма, может быть, не обязательно было прятать, но Славе не хотелось, чтобы их кто-то читал, тем более что Августа Павловна ни сыну, ни невестке своей совершенно не писала.