Читаем Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине полностью

Императорская семья символизировала для нас величие и мощь России. У нас в комнате была фотография царя, царицы, их четырех дочерей и маленького царевича, мальчика, который страдал от гемофилии.

Говорили, что четыре великие княжны, очень изящные, были исключительно скромными. Они были чуть старше нас, и у каждой из нас была своя любимица. У моей кузины Алисы это была Ольга, старшая; мечтательная, с выдающимися дарованиями, она писала стихи и хорошо играла на фортепиано. Татьяна, как и я, была второй дочерью, так что я чувствовала больше расположения к ней. О ней говорили, что она практичнее своей старшей сестры, обходительнее и благоразумнее. Иногда я смотрела на ее открытое лицо и думала, что ее родным повезло, что они живут вместе с ней. Любимицей Ксении была Мария, самая веселая из четырех сестер; она была проста в обращении, любила песни и крылатые выражения. Что касается Наташи, она предпочитала Анастасию, младшую, импульсивную и озорную.

Великая княжна Татьяна – воплощение моей мечты, моего идеала. Она обладала всеми качествами, которые недоставало мне и которые мне так хотелось иметь. Она была красива, спокойна, уверена в себе. Я часто искала и не находила правильную форму поведения, а Татьяна была естественна и совершенна.

Дома о нас с Наташей говорили «две маленькие»: «нужно погулять с маленькими», «маленькие, ложитесь спать». Я повиновалась, но была в ярости, что на меня смотрят как на маленькую.

Я думала о том, как в императорской семье говорили: «Татьяна, ты старше Анастасии и можешь пойти спать позже», но Татьяна, всегда добрая и предупредительная, отвечала: «Я могу ложиться спать одновременно с ней, если это доставит ей удовольствие». У Татьяны спрашивали: «Ты хочешь присматривать за младшей сестрой на прогулке?» – и Татьяна заботилась о сестре, которая любила ее и была о ней высокого мнения.

Воображая отношения Татьяны с ее семьей, я всего-навсего мысленно воспроизводила те связи, которые хотела бы иметь в своей.

В 1913 году с большой помпой праздновали трехсотлетие царствования династии Романовых. На улицах Петрограда повсюду виднелись портреты императорской семьи на фоне скрещенных флагов и имперской эмблемы – золотого двуглавого орла со скипетром и державой. Во всех храмах отслужили благодарственные молебны, прошли войсковые парады, приемы, были выпущены специальные почтовые марки… Орудийные выстрелы салюта прозвучали на главной военно-морской базе в Кронштадте. Вечером на берегах Невы вспыхнули тысячи тысяч огней фейерверка.

По этому случаю нас повели на патриотическую оперу «Жизнь за царя», в которой говорилось, как старый крестьянин жертвует собой, чтобы сорвать заговор поляков против молодого царя Михаила Романова.

Я видела некоторые оперы и предпочитала среди них русские, такие как «Садко», «Снежная королева», «Князь Игорь» и «Борис Годунов».

Тема последнего произведения – восшествие на престол и смерть; в шестнадцатом веке Борис Годунов, согласно легенде, убил законного наследника, молодого царевича Димитрия, и до конца жизни царя мучили ужасные угрызения совести.

Дома нам объяснили: долгое время считалось, что это Борис убил маленького Димитрия, но позже было доказано, что заговор был организован другим претендентом на трон.

На следующий день после спектакля возник спор между мною, Ксенией и моей кузиной Алисой.

– Как можно продолжать показывать эту оперу, если известно, что это не правда? Это клевета.

– Но опера написана, это прекрасное произведение, нельзя ее просто уничтожить для твоего удовольствия.

– Тогда перед началом нужно говорить: «Дамы и господа, того, что мы покажем вам, никогда не было, это вымысел».

– Это смешно. Борис Годунов умер три века назад, какая ему разница, поверят или нет, что он убил маленького царевича?

– Очень большая разница. Я не хотела бы, чтобы кто-нибудь сказал, даже через сто тысяч лет, что я убила невинного ребенка.

– Замолчи, это очень хорошая опера.

– Нет, это клевета.

– То есть ты хочешь сказать, что мне нравится клевета и что я дура?

– Да, совершенно верно. Никто не имеет права показывать эту оперу.

– Мама, Нина говорит, что я глупая, потому что я люблю оперу «Борис Годунов»!

– Девочки, не спорьте из-за пустяков!

– Папа, Нина хочет, чтобы запретили «Бориса Годунова».

– Почему?

– Потому что это клевета, это не он убил царевича. Это несправедливо!

– Воробушек, ты не закончишь ни одного дела, если посвятишь себя устранению несправедливостей. Ты слишком категорична. Откуда у тебя эта тенденция все преувеличивать? Во всем есть золотая середина.

Я хотела ответить, что золотая середина – это всегда низость, но знала, что меня упрекнут в упрямстве. Я устала сражаться за реабилитацию Бориса Годунова, продолжая думать, что не защищать далее его память от клеветы было малодушием.

Перейти на страницу:

Все книги серии Семейный архив

Из пережитого
Из пережитого

Серию «Семейный архив», начатую издательством «Энциклопедия сел и деревень», продолжают уникальные, впервые публикуемые в наиболее полном объеме воспоминания и переписка расстрелянного в 1937 году крестьянина Михаила Петровича Новикова (1870–1937), талантливого писателя-самоучки, друга Льва Николаевича Толстого, у которого великий писатель хотел поселиться, когда замыслил свой уход из Ясной Поляны… В воспоминаниях «Из пережитого» встает Россия конца XIX–первой трети XX века, трагическая судьба крестьянства — сословия, которое Толстой называл «самым разумным и самым нравственным, которым живем все мы». Среди корреспондентов М. П. Новикова — Лев Толстой, Максим Горький, Иосиф Сталин… Читая Новикова, Толстой восхищался и плакал. Думается, эта книга не оставит равнодушным читателя и сегодня.

Михаил Петрович Новиков , Юрий Кириллович Толстой

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное