Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине

Я помню один из весенних дней, все утро которого она провела распарывая и переделывая свои прошлогодние шляпки. Она была так довольна результатом, что решила пойти вместе с нами встретить папу. Она тщательно оделась, надела одну из самых красивых шляп, мы надели новые белые стеганые куртки, заново заплели мои косы и пригладили щеткой кудри Наташи.

Увидев папу, мы с Наташей побежали ему навстречу, а мама остановилась, чтобы подождать. Она рассеянно повернула зонтик на плече и посмотрела на нас с улыбкой. Пепельный круг ее зонтика гармонировал с оттенками розового в цветах на шляпке и погружал ее лицо в теплый свет.

Я поняла, что, переделывая свою шляпку и одевая нас, она предусмотрела все: тот самый момент, когда папа увидит ее издали, зонтик, с которым она рассеянно управляется, розовый свет на ее лице. Очаровательный образ молодой красивой мамы, гуляющей с детьми в прекрасный весенний день.

Папа посмотрел на нее с восхищением и сказал: «Я издалека заметил такую элегантную даму, которой могла быть только ты».

Ее дети были необходимы ей, чтобы составить очаровательную картину, центром которой была она, необходимы так же, как этот прекрасный солнечный день, как нежный зеленый фон весенней листвы, как ее прелестная шляпка. Я это поняла. Я не хотела быть элементом картины, мне было отвратительно, что меня используют для каких бы то ни было целей. В следующий раз, когда мама оденется как принцесса и захочет взять меня на прогулку, я буду осторожна и что-нибудь придумаю.

Путиловские верфи

Мы жили изо дня в день, вероятно, не по средствам. Папа занимался архитектурой совсем нерегулярно. Зимой 1911 года он несколько месяцев был без работы. Мы сократили многое в нашем образе жизни и не без беспокойства говорили о ближайшем будущем.

Папа часто оставался дома в очень плохом настроении, считая на счетах, шагая взад и вперед по диагонали ковра в угловой комнате. Вечером он сочинял на фортепиано грустные мелодии. У него часто болела голова. Дома в таком случае не принимали таблеток, а предпочитали использовать легкий массаж лба и висков. Говорили, что у меня это хорошо получается, и папа звал меня: «Воробушек, иди сюда скорее, меня настигла моя головная боль». Я гасила все лампы кроме той, что на его письменном столе, под зеленым абажуром, вставала позади кресла и слегка массировала ему голову. Иногда он засыпал, тогда я тихонько соскальзывала на пол и ждала, когда он проснется. Мне не было скучно, потому что у меня была привычка погружаться в туманные размышления.

Я принимала близко к сердцу проблемы родителей. По какой-то причине, которую сейчас не могу себе объяснить, я чувствовала себя виноватой, как если бы все эти неприятности были по моей вине. Я также знала, что мама, втайне от папы, заложила свои драгоценности, и я боялась, что он узнает об этом.

В ту зиму папино здоровье доставило нам много беспокойства. У него были проблемы с кровообращением; иногда пальцы его становились белыми и холодными, нужно было энергично растирать их, чтобы снова стала циркулировать кровь. Будучи старше мамы на двадцать пять лет, вступая в брак, он заключил договор о страховании своей жизни в ее пользу, но финансовые трудности вынуждали расторгнуть его, и это сильно беспокоило папу.

Однажды я застала маму врасплох за туалетным столиком, она плакала, расчесывая свои прекрасные волосы. Это был один из немногих случаев, когда я видела, как она плачет. И я сказала себе: «Даже когда она плачет, она не перестает быть красивой». У нее не покраснел нос, не дрожали губы, слезы появлялись на ресницах и медленно катились по ее щекам… Она сказала мне: «Как было бы хорошо, если бы ты знала, какой он добрый. Он всегда готов последнюю рубашку отдать ради других. Это не его вина, что у него такой несносный характер, что он никогда не хочет быть неправым, что он желает объяснить, что следует сделать. Когда он расстроен и сердит, он говорит обидные вещи. Он думает, что это не имеет последствий, а люди ему этого не прощают».

Папа, по сути, был недальновидным и оптимистичным. Он рассчитывал на свою звезду, на свое превосходство, на свой талант. В ходе дискуссии он свободно чувствовал себя на территории собеседника и думал, что его точка зрения принята, все, думал он, теперь вернется в нормальное русло.

Он доверял на слово и очень часто довольствовался устной договоренностью, не требуя подписи, что не однажды сыграло с ним злую шутку. Мама, при всей своей беззаботности и привередливости, обладала практичным взглядом на жизнь, она часто предостерегала его от излишней доверчивости. Но папа предпочитал, по его словам, лучше быть жертвой нескольких махинаций, чем показать людям, что он им не доверяет.