Пока греет огонь

—Если хорошо пойдем, через шесть часов будем на месте,— объявил Степан и, с молчаливого согласия Осолодкова, пошел вперед. За ним гуськом потянулись люди.

Тропа бежала по выкошенным лугам с сиротливо торчавшими на возвышенных местах стогами, почерневшими сверху от дождей и солнца.

Потом пошел еловый лес, а за ним болота.

Охотники шли по колыхавшейся от их. шагов земле, ежесекундно рискуя принять холодную, грязную процедуру-

Степан часто ходил по этой тропе. Знал каждую кочку, каждый бугорок. Ни разу не оступившись, он благополучно пересек трясину, чего не скажешь об остальных участниках облавы.

Первым провалился Вовка Симаков, решивший обогнать слишком осторожно пробиравшегося впереди пожилого дядьку. Он по пояс погрузился в трясину, С шутками и смехом его выдернули из болотной тины и посоветовали не прыгать козленком, а идти там, где идут остальные.

Кое-как пересекли болото. Сразу за ним, среди тощих, в седых клочьях мха слей, бил родник. Возле него сделали первый привал.

Степан с сожалением посмотрел на часы. Привал не предусмотрен, но иного выхода не было. Пришлось развести костер и дать возможность промокшим людям высушить одежду.

Только под вечер, когда солнце устало облизало вершину горы Долгой, они спустились к Тайгалу.

Переговорив с Осолодковым, Степан решил на ночь отвести отряд подальше от пещеры. «Кто знает их, этих бродячих псов, о чем они думают? Как бы не вспугнуть! Гораздо лучше проявить осторожность, чем легкомысленность»,— привел он неоспоримый довод.

Весело полыхает таежный костер. Громадные тени люден прыгают по стволам близко стоящих елей и берез. Дымится в ведре варево из рябчиков, добытых в дороге. Шумно стреляют в огне сучья осины, белый дым ровным столбом тянется вверх.

—Уха из петуха готова,— восторженно выкрикнул Степан, облизывая ложку.

Люди зашевелились. Забрякали кружки, миски.

Нестройный гул голосов в сонной лесной тишине рокочет морским прибоем. Много всяких рассказов, анекдотов, историй услышали в этот вечер склонившиеся над костром деревья. Но не интересно, скучно им внимать голосам, повествующим о каких-то людских горестях и страданиях. От человеческих улыбок еще тоскливее им делается. И

только когда пошла речь о собаках, насторожились деревья, прислушались.

—Что собаки? Собаки собакам рознь.

— Ну а эти, бродячие? Какие они?