Пока греет огонь

Пожалев мать, Рыжик свернул в сторону и, с достоинством поглядывая на упрямого, готового в любой момент броситься в атаку кабана, пошел в новом направлении.

Им было совершенно безразлично, куда идти. Они понимали только одно: в движении их спасение. Если они будут идти и идти, то непременно отыщут что-нибудь съестное.

Альба часто останавливалась под кедрами и, ловко разрывая лапами снег, доставала из-под него кедровые шишки. Она подолгу жевала их, что-то выплевывая и что-то глотая, чем раздражала Рыжика.

Он тоже попробовал пожевать шишку, но, ощутив нестерпимую горечь, больше к ним не притрагивался и всякий раз с омерзением смотрел на мать, когда она шумно пожирала ненавистное ему кушанье.

Возле тонких рябин они собирали осыпавшиеся ягоды. Доставали их из-под снега. Изредка срывали зубами с низкорастущих ветвей. Особенно приятно было, высоко подпрыгнув, поймать гнущуюся под тяжестью темных плодов веточку и, сломив ее, хватать пастью тяжелые шапки ягод, ощущая, как живительная прохлада переходит в желудок и наливает истощенное тело новой силой.

Очень часто попадались рябины, сломанные медведем, большим охотником до сладких ягод. Косолапый больше ломал деревья, чем пожирал с их веток сочные плоды. На месте его былых пиршеств торчали темные пеньки да выглядывали из-под снега сломленные вершины.

Рыжику пока везло. За прошедшую неделю он дважды ловил белок, сумел поймать несколько мышей и отыскал в ложбинке замерзшего зайца.

До прихода Альбы, которая по нюху шла строго вслед, он успел съесть самые мягкие и вкусные части зайца, оставив ей голову, внутренности и ноги.

Альба жадно обсасывала кости и, вороша в памяти прошедшие зимы, неожиданно сделала вывод: им еще везет. Пока везет. Уж она-то знает, на своей шкуре испытала, что такое невезение. Ударит завтра, а может быть сегодня к вечеру, мороз, заохают деревья, загудит, ломаясь, лед на реке. Будто повымрет тайга. Куда что подевается — неведомо. День бродишь по тайге впустую, второй, третий-— и уже перестаешь замечать их смену.

Пусто в тайге. Скачет по ветвям невидимый мороз. Обронит на снег еловую шишку, и вновь тишина, глухая, тревожная. Будто живая, глядит тайга со всех сторон и молча приказывает:

«Ложись на снег и не шевелись. Ложись. Ложись. Ложись».

«Нет и нет,— мотает пес головой.— Не согласен я. Хочу жить».

«Хочу жить. Хочу жить»,— повторяет тишина...

Оставив на снегу несколько гладких обглоданных костей, которые не могли перемолоть собачьи зубы, псы побрели дальше.