Пока я здесь

– Если бы не ты, я бы была нормальная. Всё из-за тебя! Алкоголик!

Я ору. Сейчас мне кажется, что от моего крика замирает канатная дорога.

Мы висим над чёрной водой в своей кабинке, хрупкой, как шоколадное яйцо.

У меня горло сжимается, оно устало от крика. Замолкаю. Сразу слышен ветер в стекло. И даже треск в проводах. И Юрины бормотания:

– Ничего, ничего, Дым, не останавливайся… Всё получится! Больше не будет болеть!

Кабинка дёргается, трогается, снова замирает. Из окна смотреть страшно, там, далеко внизу, чёрная вода, такая бешеная глубина. Я смотрю мимо Юры, вбок, туда, где серые пластины Экрана. Там что-то мутное, какая-то уныленькая заставка… Надо попросить админов Экрана, чтобы обои сменили… Смешно. Очень. Прямо лопну сейчас.

Вспышка. Белая, острая. Как фарами в лицо. Хотя здесь не бывает таких ярких фар. И таких огромных. Это Экран.

Мы движемся к нему, он сияет… Как звезда, как Солнце, до которого можно долететь и потом сгореть… Белый Экран. Белая дыра… Белая звезда. А мы в это белое сейчас врежемся!

Мне уже без разницы, что там бухтит Юра. Вот теперь я ору! Совсем прямо ору.

Реально.

И это белое, огромное, оно всё ближе, мне кажется, что оно прямо за стеной кабинки. Такого не может быть, мы же не могли вписаться в Экран, хруст бы был, осколки… Я прошаренный участник ДТП, я знаю, как должно быть.

Сейчас не так.

Наша кабинка болтается в белом сияющем тумане. Он тёплый. От него запотели стёкла кабинки. Он добрый, безопасный. Даже целебный, как пар в хамаме. От него хорошо. Гораздо лучше, чем бывает, например, на улице, когда смотришь на далекое сияние Экрана. Там ты – часть радости. А тут – часть силы. Я сама как Экран.

Я себя не чувствую. Ухожу в это сияние. Становлюсь…

– Ой!

Голову сдавило. Отчаянно. Глаза болят, жмурюсь, не помогает, больно смотреть…

Наверное, я про это кричу. Потому что Юра реагирует. Сперва разжимает мои ладони, теперь я могу закрыть ими лицо. Потом обхватывает меня за плечи, шепчет…

Не понимаю ни слова, чужой язык, головная боль, отчаянный белый свет.

Если меня сейчас выкинет из этого мира… голова… будет болеть?

– Дым! Дым! Как ты это сделала? Ты зажгла Экран!

Что он говорит? Не понимаю. Чем чаще я попадаю в Захолустье, тем чаще попадаю в неприятности. Что дальше-то будет? Я и здесь попаду в ДТП? Но тут почти нет машин.

– Я что?

Я утираю слезы. Белое сияние мягче, его словно занавеской прикрыли. Наша кабинка движется вверх, совсем скоро станция. Юра снова меня держит. Прижимает мою голову к своему плечу.

– Не смотри туда, пожалуйста, не смотри туда больше! Дым! Ты чуть не взорвала Экран!

Голова всё ещё болит. Тупо, привычно. Как в реале.

Юра держит меня за плечи. Его лицо так близко… можно повернуться и коснуться губами… Всё такое белое, всё такое яркое… Такое счастливое. Как и бывает во сне!

Только во сне и бывает.

– Вика! Вик, я ушла. Просыпайся, солнце! Я с Мелочью сходила. У тебя в двенадцать физио! Не опоздай!

Не хочу открывать глаза. Не хочу никуда.

В телефоне будильником стоит любимая музыка… Глаза болят и в этой реальности. Куда теперь деваться? В любовь из мюзикла. Носом в собачью шерсть. У меня такие холодные нос и пальцы, что Мелочь взвизгивает. А потом вспоминает, что он всё-таки боевой пекинес, пусть и наполовину.

– Мелочь, мне тебя там так не хватает. Хочешь со мной в Захолустье?

Он рычит.

– Вика, ты про этого своего слышала?

Папа собирается на работу. Я с ним особо не разговариваю, когда голова так сильно болит. Но только когда голова… Я уже не сержусь на папу. Прямо сейчас вот дошло, проснулась с двумя ощущениями: у меня не так сильно болит голова и я не сержусь на папу!

– Слышала, Вик?

– Какого моего?

– Француза!

Ох! Оно случилось, оно случилось, оно случилось, я ему не помешала и не помогла, оно само!

– Ты вообще о чём?

– Иди новости почитай…

И папа закрывает за собой дверь. А я уже не слышу, я в телефоне.

Я забыла! Я не смотрела в соцсети и вообще никуда. Голова была другим занята. А там – такая новость. Даже две. Во-первых, мой актёр сказал, что он гей. Ему задали вопрос, и он напрямую ответил, вот пруфы и два перевода с французского – на английский и на русский. А во-вторых, какой-то депутат, для которого все геи – личные враги, решил запретить «этого больного француза». В смысле запретить его гастроли в России. Ну и, естественно, билеты на концерт уже подорожали. В два раза. С такими запретами никакой рекламы не надо. Но это почти не важно. Потому что я чувствую – вот оно и произошло. Это то, чего я боялась.

А оно какое-то нестрашное, некритичное. И я даже, кажется, понимаю, чем были все мои страхи. Всем этим хайпом с комментариями – пожеланиями подохнуть тем или иным образом. Там не только на русском писали, гомофобов в мире очень много. Дураки какие! Мне кажется, талант человека не зависит от цвета его трусов. Он же не призывает, не демонстрирует. Это его личная жизнь. Жизнь отдельно, роли отдельно.