Пока я жива

– Едва ли.

– Твой ребенок такой крохотный, что я могу спрятать его в карман.

– Тесса, заткнись!

– Ты тогда выбирала для него одежду.

Зои откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Очертания губ становятся мягче, словно ее выключили из розетки.

– Я тебя очень прошу, – произносит Зои, – замолчи. Если ты меня осуждаешь, не надо было приходить.

Она права. Я поняла это прошлой ночью, мучаясь бессонницей. На другом конце коридора капал душ и что-то – таракан? паук? – пробежало по коврику в ванной.

Я встала с кровати и в халате спустилась в гостиную. Я собиралась выпить чашку шоколада и, может, посмотреть какую-нибудь ночную передачу. Но посреди кухни я обнаружила мышь, которая попала в одну из папиных тараканьих ловушек. К картонке не прилипла только ее задняя нога, и, загребая ею, точно веслом, мышь пыталась сбежать. Она билась в агонии. Я поняла, что придется ее добить, но не могла придумать, как сделать это безболезненно. Зарезать разделочным ножом? Ножницами? Проткнуть затылок карандашом? В голову лезли только кошмары.

Наконец я достала из шкафчика старую коробку из-под мороженого, наполнила водой, окунула в нее мышь и прижала деревянной ложкой. Мышь в изумлении уставилась на меня, пытаясь вздохнуть. Один за другим на поверхность воды поднялись три маленьких пузырька воздуха.

Я пишу Зоиному ребенку эсэмэску: ПРЯЧЬСЯ!

– Это кому?

– Никому.

Она наклоняется над столом:

– Покажи.

Я удаляю сообщение и показываю ей пустой экран.

– Ты писала Адаму?

– Нет.

Она закатывает глаза:

– Вы едва не занялись сексом в саду, а теперь ты находишь какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы делать вид, будто ничего не было.

– Я ему не нравлюсь.

Зои хмурится:

– Разумеется, нравишься. Просто вышла его мама и поймала вас с поличным. А иначе он бы с радостью тебя трахнул.

– Зои, это было четыре дня назад. Если бы я ему нравилась, он бы позвонил.

Она пожимает плечами:

– Наверно, занят.

Минуту мы молчим. У меня под кожей выпирают кости, под глазами фиолетовые круги, и от меня чем-то воняет. Адам, наверно, до сих пор полощет рот.

– Любовь – это зло, – заявляет Зои. – И я – живое тому доказательство. – Она кладет журнал на столик и бросает взгляд на часы: – За что я, черт возьми, плачу деньги?

Я сажусь рядом с ней.

– А вдруг это шутка? – предполагаю я. – Может, они возьмут деньги, заставят тебя поволноваться, надеясь, что ты испугаешься и уйдешь домой.

Я беру ладонь Зои в свою. Она удивляется, но руку не забирает.

В окнах стоят тонированные стекла, и нам не видно улицы. Когда мы пришли, пошел снег; тепло одетые люди покупали рождественские подарки. А здесь батареи пышут жаром, и льются звуки свирели. Случись конец света, мы ничего не узнаем.

– Когда все кончится и мы с тобой снова останемся вдвоем, то примемся за список, – обещает Зои. – Выполним пункт шесть. Это же слава, верно? Я на днях видела по телеку женщину в последней стадии рака. Так вот она участвовала в троеборье. Попробуй.

– У нее рак груди.

– И что?

– Это другое.

– Бег и езда на велосипеде помогают ей сохранять бодрость духа. В чем тут разница? Она уже прожила дольше, чем все думали, и прославилась.

– Терпеть не могу бег!

Зои величественно качает головой, будто я капризничаю.

– А как насчет «Большого брата»? У них раньше никогда не было таких, как ты.

– Он начнется только летом.

– И?…

– Сама подумай!

Тут из боковой комнаты появляется медсестра и подходит к нам:

– Зои Уокер? Пойдемте со мной.

Зои тянет меня за руку:

– А можно взять с собой подругу?

– Боюсь, что нет. Будет лучше, если она подождет здесь. Сегодня только предварительная беседа, но говорить о таких вещах при подруге нелегко.

Медсестра говорит так убежденно, что у Зои нет сил возразить. Она протягивает мне пальто, просит присмотреть за ним и уходит за медсестрой. Дверь закрывается.

Я чувствую себя бодро и уверенно. Я ощущаю, как бьется сердце. Я полна сил. Жизнь и смерть материальны. Сейчас я здесь. Но скоро меня не станет. Ребенок Зои жив. У него бьется сердце. Скоро его не будет. Когда Зои, поставив подпись на документе, выйдет из той комнаты, она изменится. Поймет то, что мне уже известно: всех нас окружает смерть.

И от этой мысли во рту металлический привкус.

Двадцать пять

– Куда мы едем?

Убрав руку с руля, папа хлопает меня по коленке:

– Все в свое время.

– Это что-то неприятное?

– Думаю, нет.

– Мы встречаемся со знаменитостью?

В его взгляде мелькает беспокойство.

– Так ты это имела в виду?

– Не совсем.

Мы едем по городу. Папа хранит молчание. Мы пересекаем микрорайоны, сворачиваем на кольцевую. Я пытаюсь угадать, куда мы едем. Мне нравится смешить папу. Он так редко смеется.

– Высадка на Луну?

– Нет.

– Конкурс талантов?

– С твоим-то голосом?

Я звоню Зои и спрашиваю, не хочет ли она угадать, но она по-прежнему не находит себе места из-за операции.

– Мне нужно будет привести с собой взрослого. И кто бы это мог быть?

– Я пойду с тобой.

– Нужен настоящий взрослый. Типа мамы с папой.

– Они не имеют права заставлять тебя посвящать во все родителей.