Пока я жива

Мама никогда не говорила, что любит меня. Ни разу в жизни. И наверно, уже не скажет. Сейчас это вышло бы слишком наигранно, слишком жалостливо. Нам обеим стало бы неловко. Иногда я представляю себе, что происходило между нами, когда я еще лежала, свернувшись, у нее в животе. Но задумываюсь я об этом нечасто.

Мама неловко ерзает на стуле.

– Тесса, ты никого не собираешься убить? – Она старается, чтобы ее вопрос прозвучал непринужденно, но, кажется, она и в самом деле беспокоится.

– Конечно нет!

– Хорошо. – На ее лице написано неподдельное облегчение. – И что там дальше в твоем списке?

Я удивляюсь:

– Ты правда хочешь знать?

– Правда.

– Ладно. Следующей идет слава.

Мама испуганно качает головой, но подбежавшего за следующим фейерверком Кэла мои слова развеселили.

– Попробуй засунуть в рот как можно больше соломинок для питья, – советует он. – Мировой рекорд – двести пятьдесят восемь.

– Я подумаю об этом, – обещаю я ему.

– Или сделай татуировки по всему телу. Будешь пятнистая, как леопард. А еще мы можем прокатить тебя по шоссе на кровати.

Мама внимательно смотрит на Кэла.

– Каскад из двадцати одного заряда, – говорит она.

Мы считаем выстрелы. Петарды взрываются с мягким шипением, разлетаются гроздьями звезд и медленно опадают. Интересно, станет ли к утру трава зеленовато-желтой, багряной и цвета морской волны?

Утоляя Кэлову жажду деятельности, за петардой следует комета. Папа поджигает фитиль, и комета со свистом проносится над крышей, оставляя за собой сверкающий хвост.

Мама купила дымовые шашки. Они стоят по три пятьдесят за штуку, и это производит на Кэла сильное впечатление. Он выкрикивает цену папе.

– Бессмысленная трата денег, – кричит в ответ папа.

Мама пихает его двумя пальцами в бок, и папа смеется с такой нежностью, что она вздрагивает.

– Мне продали две по цене одной, – поясняет она мне. – Потому что ты болеешь и у нас ночь фейерверков в декабре.

Шашки заволакивают сад зеленым дымом. Не видно ни зги. Кажется, будто вот-вот должны появиться гоблины. Из глубины сада прибегают папа с Кэлом. Они смеются и взахлеб рассказывают.

– Ну и дымовуха! – кричит папа. – Как в Бейруте!

Мама улыбается и протягивает ему «Огненное колесо»:

– Зажгите его. Это мой любимый фейерверк.

Папа берет молоток, мама поднимается и, пока папа забивает гвоздь, держит столб забора. Родители смеются.

– Не попади мне по пальцам, – говорит мама, толкнув папу локтем.

– Еще раз толкнешь – попаду!

Кэл садится на мамин стул и открывает пачку бенгальских огней.

– Спорим, я прославлюсь раньше тебя, – заявляет он.

– А вот и нет.

– Я стану самым молодым членом «Магического круга».

– Кажется, они сами выбирают, кого принимать.

– Они меня непременно примут! У меня талант. А ты что можешь? Даже петь не умеешь.

– Эй, – окликает нас папа, – о чем это вы?

Мама вздыхает:

– Наши дети мечтают прославиться.

– Неужели?

– Слава – следующий пункт в списке Тессы.

У папы на лице написано, что он этого не ожидал. Опустив руку с молотком, он поворачивается ко мне:

– Слава?

– Ага.

– Но как?

– Я еще не решила.

– Я думал, со списком покончено.

– Нет.

– После машины и того, что произошло…

– Нет, папа, еще не все.

Раньше я считала, что папа может все. Что он всегда меня спасет. Но это не в его силах, ведь он обычный человек. Мама обнимает его, и папа прижимается к ней.

Я смотрю на них во все глаза. Моя мать. Мой отец. Его лицо в тени; свет окрашивает кончики ее волос. Я замираю. Как и сидящий рядом со мной Кэл.

– Ого! – шепчет он.

Я и не думала, что будет так больно.

На кухне я ополаскиваю рот над раковиной и сплевываю. Слюна кажется склизкой и так медленно стекает в слив, что я смываю ее водой из-под крана. Раковина холодит кожу.

Я выключаю свет и наблюдаю в окно за своей семьей. Они вместе стоят на лужайке и перебирают оставшиеся фейерверки. Папа по очереди поднимает каждую петарду и освещает фонариком. Наконец они выбирают фейерверк, закрывают коробку и уходят в сад.

Допустим, я умру. И ничего больше не будет. Остальные будут жить, как жили, в своем собственном мире – обниматься, гулять. А я останусь в этой пустоте и буду беззвучно стучаться в разделяющее нас стекло.

Я выхожу на крыльцо, закрываю за собой дверь и сажусь на ступеньки. Шуршат кусты, словно какое-то ночное животное пытается спрятаться от меня, но я не пугаюсь, не двигаюсь с места. Когда глаза привыкают к темноте, я различаю забор и растущие вдоль него кусты. Ясно вижу улицу за калиткой; свет от фонарей испещряет троутар, косо падает на чьи-то машины, отражается в слепых окнах соседних домов.

Я чувствую запах лука. Шашлыка. Если бы жизнь сложилась иначе, я бы сейчас тусовалась где-нибудь с Зои. Мы бы ели чипсы. Торчали на углу какой-нибудь улицы, облизывая соленые пальцы, и ждали, что вот-вот начнется веселье. Но я здесь. Уныло и безжизненно сижу на крыльце.