Пока мы будем летать (СИ)

Помню их последнюю ссору. Мама назвала Харпер «маленькой дрянью» и ударила её по лицу. Харпер сказала, что ненавидит её. В одну короткую фразу она выместила всю обиду и боль, накопившиеся за всё время. Затем она ударила маму в ответ и убежала.

Следующим утром мы уехали к Луизе в гости, а по возвращению нашли на столе записку, из которой узнали об уходе матери. С того дня я не могла перестать винить Харпер в этом. Не хотела видеть её, слышать и вообще жить с ней под одной крышей. Я ненавидела её, наверное, ещё сильнее, чем она ненавидела мать.

Я отчаянно пыталась оправдать Харпер и снять с неё обвинения за уход матери, и пусть получалось это довольно-таки сложно, но у меня получилось. Нельзя винить человека за произнесенное в неправильную минуту слово, которое стало случайным последствием разрушения чьей-то жизни. Я перестала винить Харпер в собственной утрате.

Но я ненавижу её теперь. Ненавижу всем своим нутром. И моё тело наполнено этой ненавистью. Мне сложно дышать. Хватаюсь руками за простыни, протягиваю свое тело вдоль двух кроватей, и мне хочется кричать во всё горло.

Мне удается ненадолго уснуть. Чёрный экран и никакого света. Слышу свист ветра за окном, но не чувствую биения собственного сердца. Кажется, будто я просто закрыла глаза, вовсе не сплю, но открыть их не могу, как бы сильно не пыталась.

Когда лучи раннего апрельского солнца начинают резать глаза, у меня получается открыть их. Набираю полные легкие воздуха. Очень тяжело дышать. Набираю ртом воздух и глотаю. К горлу подступает тошнота, и я бегу вниз, чтобы опорожнить и без того пустой желудок. Из глаз текут слёзы, когда вместе с желтой жидкостью из моего рта выходит и красная. Кровь застывает на губах. Мне страшно.

Руки трясутся, плечи содрогаются в тихом рыдании. Опираюсь на сиденье унитаза. Тошнота не проходит, но внутри я пустая. Я будто уже начала разлагаться изнутри. Чувствую во рту вкус желчи. Не знаю, как помочь себе.

Поднимаюсь неуверенно на ноги. Аккуратно открываю двери, словно за ними меня может кто-то поджидать. Тихо поднимаюсь лестницей обратно наверх, пытаясь не скрипеть половицами. Не хочу будить Луизу. Не хочу видеть её. Никого не хочу видеть.

Поднявшись в комнату, слишком резко закрываю двери, из-за чего всё же образовывается громкий звук, что в силе разнестись по всему дому. Подхожу к окну. Открываю форточку, и утренний прохладный воздух окутывает меня в свои крепкие объятия. Закрываю глаза и считаю каждый свой вдох и выдох. Тошнота отступает, но слабость во всем теле чувствуется только сильнее. Это не пройдет. Не сегодня.

Позади меня открываются двери. Луиза совсем тихо входит в комнату, нарушая моё личное пространство. Слышу каждый её шаг так отчетливо, что этот звук просто режет слух. Кровать скрипит под её весом, когда она садится. Наружу вырывается желание выгнать её отсюда, но я борюсь с ним.

— Я думала, у меня получится проснуться раньше тебя, чтобы сделать сюрприз в виде надутых шариков и приготовленного твоего любимого бананового торта, — с усмешкой говорит женщина сонным голосом. Она осторожничает, пытается придать своему голосу непринужденности, но я чувствую напряжение, что висит между нами.

— Могу ли я спросить у тебя кое-что? — не отвожу своего взгляда от вида за окном. Пустая улица в холодное утро прекраснее, чем в любой другой наполненный теплом день. Нигде нет людей, которые только портят общую картину, вырисовывающуюся перед глазами. Вообще люди всё портят. Даже друг друга. Даже самих себя.

— Конечно. Сегодня тебе позволено всё что угодно, — чувствую на её губах неуверенную улыбку. Она не готова отвечать на мои вопросы.

— Почему они ненавидели друг друга так сильно — Харпер и мама? Почему они постоянно боролись друг с другом?

— Эйприл, я… Я правда… — она запинается в попытке дать мне правильный ответ. — Понимаешь, твоя мать была сложным человеком…

— Почему «была»? Она не умерла! Она всё ещё жива! Она всё ещё наша мать! — перебиваю её, потому что это режет мне уши. Оборачиваюсь и смотрю на Луизу, плечи которой от испуга поднялись вверх. Глаза, круглые, как блюдца, напугано смотрят на меня. Затем она расслабляется. Поднимается с кровати, подходит ко мне и бережно берет за руку.

— Конечно, ты права. Прости. Хэлен до конца своей жизни будет оставаться вашей матерью, — Луиза ласково улыбается. Как она. И я смотрю на неё большими детскими глазами, будто вижу впервые. Я не могу забыть маму, не могу вычеркнуть её из памяти. Нелегко забыть человека, который что-то да значил для меня. Я не могу стереть из памяти воспоминания о ней.