Пока мы были не с вами

Мне в голову приходила та же мысль. Но кто этот человек? Почему он приходил сюда? Друг он или нет; неизвестно. Но он первый, кто в доме миссис Мерфи отнесся к нам по-доброму.

— Мы подождем Брини,— говорю я.— Пока нам нужно вести себя хорошо, и потом...

Скрипит дверная ручка. Мы с Камелией одновременно падаем на раскладушки и притворяемся, что спим. Сердце гулко бьется под колючим одеялом. Кто там? Наш новый друг или другие люди? Слышали ли они наш разговор?

Ждать приходится недолго. К нам заходит женщина с каштановыми волосами и в белом платье. Я наблюдаю за ней сквозь протертую ткань одеяла. Она мощная, как дровосек, с большим животом. Вчера мы ее не видели.

У двери она хмурится, смотрит на наши постели, затем на ключи у себя в руке.

— А ну-ка все встали, бысттро, — выговор у нее такой же, как у семьи из Норвегии, чья лодка прошлым летом около месяца была пришвартована недалеко от нашей. «Бысттро», — говорит она, но я понимаю, что это значит. Не похоже, что она злится, — скорее очень устала.— Вставайте и слошите одеяла.

Мы выбираемся из постелей. Габиона мне приходится стаскивать с раскладушки, и пока я занимаюсь одеялами, он, пошатываясь, бродит вокруг, а потом плюхается на попу.

— Кто-то ешче был в этой комнате ночью, так? — женщина поднимает ключ, зажав его между пальцами.

Нужно ли рассказать ей о мужчине с леденцами? Может, ему нельзя к нам заходить? И у нас будут неприятности, если не расскажем...

— Нет, мэм. Никого не было. Только мы, — быстро отвечает Камелия.

— Мне сказали, что именно от тебя будет большче всего неприятностей,— она устремляет строгий взгляд ка Камелию, та невольно съеживается.

— Нет, мэм.

— Никто не заходил,— мне тоже приходится говорить неправду. А что мне еще делать, если Камелия уже соврала? — Разве только пока мы спали.

Женщина дергает за цепочку потолочного светильника. Он вспыхивает, а мы моргаем и щуримся от яркого света.

— Эта дверь должна быть закрытта. Она была закрытта?

— Не знаем, — снова вставляет Камелия. — Мы ее не трогали.

Женщина переводит взгляд на меня, и я киваю, затем снова начинаю прибираться в комнате. Карамельки, зажатые в ладони, мне здорово мешают, но отдать их кому-то из малышей страшно — она может заметить, — поэтому я только крепче стискиваю кулак и продолжаю неуклюже складывать одеяла. Работница смотрит сквозь меня и сопит, она явно торопится выгнать нас из комнаты.

Когда мы уходим, я вижу, что в подвале рядом с отопительным котлом, опираясь на метлу, стоит крупный мужчина. В дверце котла проделаны прорези, из-за чего тот похож на тыкву в Хэллоуин. Мужчина провожает нас взглядом. Камелия улыбается ему, и он улыбается в ответ. Зубы у него желтые и кривые, а редкие каштановые волосы свисают вокруг лица сосульками, но все равно приятно видеть его улыбку.

Может, у нас здесь появился хотя бы один друг?

— Мистер Риггс, если вам нечего делать, позаботтесь о ветке, которая ночью упала во дворе, — говорит женщина, — пока туда не вышли детти.

— Да, миссис Пулник, — уголки губ Риггса припод-нимаются, и пока миссис Пулник поднимается по лестнице, он чуть шевелит метлой, но с места не двигается.

Камелия оборачивается через плечо, и он ей подмигивает. Так нам подмигивал Брини, поэтому мистер Риггс мне тоже стал нравиться чуточку больше.

Наверху миссис Пулник ведет нас в прачечную, вытаскивает из общей кучи какие-то вещи — она зовет их «домашней одеждой», но они больше похожи на ветошь, — приказывает нам одеться и сходить в туалет. И только после этого всего нас ждет завтрак, такой же скудный и невкусный, как и ужин, которым нас кормили после купания: маленькая миска кукурузной каши. Едим мы одни, остальные уже ушли играть. Когда наши мисочки вновь сияют первозданной чистотой, поступает следующее распоряжение: отправляться во двор. Уходить с заднего двора дома и церковного двора нельзя.

— И вам запрешчено подходдить к ограде! — по пути к выходу миссис Пулник хватает Камелию и Ларкза руки. Она склоняется к нам, ее круглые красные щеки блестят от пота. — Один мальчик вчера прокопал ходт под оградой. Миссис Мерфи отправила его в чулан. Попасть в чулан — это отчень, отчень плохо. В чулане темно. Понятно?

— Да, мэм,— сипло отвечаю я, поднимаю Габби и тянусь к Ларк, чтобы увести ее: она стоит столбом, не двигаясь, а по ее щекам текут крупные слезы.— Я прослежу, чтобы они выполняли правила, пока нас не отведут к маме и папе.

Пухлые губы миссис Пулник сходятся вместе и искривляются.

— Хорошо, — говорит она.— Мудтрый выбор. Для всех вас.

— Да, мэм.

Мы торопливо выходим за дверь. Солнце кажется чудесным, огромное небо простирается между тополями и кленами, а земля у подножия ступеней прохладная и мягкая. Безопасная. Я закрываю глаза и слышу, как шелестит листва и птицы поют свои утренние песни. Я выделяю их голоса из общего шума, один за другим. Крапивник, красный кардинал, мексиканская чечевица. Те же птицы пели вчера утром, когда я проснулась в нашей маленькой плавучей хижине.