Пока мы лиц не обрели

- Ну что ж, у тебя есть от меня тайна, - прервал долгое молчание грек. - Нет,прошу тебя, не отводи взгляд. Неужто ты полагаешь, что я буду выпытывать твойсекрет? Никогда в жизни. Друзья не должны ущемлять свободу друг друга. Моя настойчивость разобщит нас больше, чем твоя скрытность. Когда-нибудь потом, может быть… А пока слушайся бога, который внутри тебя, а не того, что внутри меня.Не надо, не плачь. Я не перестану любить тебя, даже если у тебя будет от меня тысячатайн. Я дерево старое; лучшие ветви мне отрубили, когда обратили в рабство. Ты иПсихея - вот все, что у меня осталось. Увы, Психея! И она теперь потеряна для меня!Но осталась ты.

Он обнял меня (я прикусила губу, чтобы не закричать, потому что он задел раненую руку) и ушел. Никогда прежде я так не радовалась его уходу. Но я не смогла удержаться от мысли, что Лис куда добрее Психеи.

Бардии я вообще ни слова не сказала о случившемся на Горе.

Перед тем как заснуть, я приняла одно решение, которое сильно переменило впоследствии мою судьбу. До тех пор, как и все женщины нашей страны, я ходила с непокрытым лицом; только во время моих поездок к Психее я покрывала его платком, чтобы не быть узнанной. Я решила, что больше его я снимать не буду. С тех пор я придерживалась этого правила как во дворце, так и за его стенами. Это было чем-то вроде сговора между мной и моим уродством. Пока я была совсем маленькой, я не знала о нем. Затем я подросла и тогда (а в этой книге я не собираюсь умалчивать ни об одном из моих безумств или заблуждений) поверила в то, что при помощи разных ухищрений в прическе или наряде я могу сделать его менее заметным. Девушки часто верят в подобные вещи - к тому же Батта всячески поддерживала во мне эту уверенность. Лис был последним мужчиной, который видел мое лицо, да и немногие из женщин могут этим похвастаться.

Моя рана быстро зажила (на мне вообще все заживает быстро), и через семь дней, когда Царь вернулся, я могла уже не притворяться больной. Царь приехал совершенно пьяным, поскольку он не мыслил себе охоту без попойки, и весьма не в духе, потому что охотникам удалось убить только двух львов, ни один из которых не пал от руки Царя. При этом лев загрыз любимого царского пса.

Через несколько дней отец приказал мне и Лису явиться в Столбовую залу. Увидев платок у меня на лице, он заорал:

- Эй, девчонка, в чем дело? Боишься кого ослепить своей красой? Ну-ка снимиэту гадость!

И тут я впервые почувствовала, как изменила меня ночь, проведенная на Горе. Тот, кто лицезрел божество, вряд ли устрашится гнева старого царя.

- Это уж слишком - упрекать человека и за то, что он уродлив, и за то, чтостарается скрыть свое уродство, - бросила я, даже не пошевельнувшись, чтобы снятьплаток.

- Пойди сюда, - велел Царь, но уже обычным голосом. Я подошла к нему такблизко, что мои колени почти касались его. Он сидел в кресле, а я стояла перед нимкак каменная; я видела его лицо, а он не мог видеть мое, и это словно бы давало мненекоторую власть над ним. Отец тем временем белел на глазах: видно было, что онвот-вот впадет в страшное бешенство.

- Что, норов решила показать? - процедил он шепотом.

- Да, - сказала я так же тихо, но отчетливо. Ответ вырвался у меня сам, помимо моей воли.

Все это длилось недолго - ты бы, читатель, и до трех не успел сосчитать, - и мне казалось, что он вот-вот убьет меня, но тут отца передернуло, и он сдавленно прорычал:

- Ты такая же, как все бабы. Одна болтовня… вы луну с неба выпросите, если вам позволить. Мужчина не должен слушать баб. Эй, Лис, ты уже сочинил свои враки? Отдай ей, пусть перепишет!

Он не осмелился ударить меня, и страх мой перед ним прошел навсегда. С тех пор я ему и пяди не уступала, скорее наоборот. Вскоре я осмелилась сказать ему, что мы с Лисом не можем уследить за Редивалью, потому что все время заняты с ним в Столбовой зале. Он рычал и ругался, но в конце концов перепоручил это дело Батте. Батта в последнее время была с ним накоротке; она проводила многие часы в царской опочивальне, сплетничала, шушукалась, подлизывалась. Не думаю, чтобы между ними что-то было - даже в лучшие ее годы в Батте не было ничего такого, что мой отец называл "сдобностью", - но он начал сдавать, а Батта с ним нянчилась и потчевала его горячим молоком с медом. С Редивалью она тоже сюсюкала, но это была еще та парочка: то они 'готовы были друг другу глаза выцарапать, то снова шептали на ушко пошлости и сплетни.

Однако все, что творилось во дворце, не трогало меня нимало. Я, словно приговоренная к смерти, ожидала палача, потому что каждое мгновение ждала возмездия небес. Но дни шли, и ничего не случалось, и с большой неохотой я осознала, что мои судьи, наверно, дали мне отсрочку.