Пока мы можем говорить

– Нашим только волю дай спиться или сторчаться. – Данте мрачно взглянул на друга исподлобья. – А уж если повод есть, то вообще пипец. Гудят во всю ивановскую. Типа горе у нас, стресс снимаем… Я вот не понимаю, откуда они деньги берут? Работы нет, ТЭЦ стоит, копанки пустые. И все с утра пьяные. Ненавижу… Надо Мицке сказать, пускай она не сачкует и заходит к ним почаще. Все же девочка.

Кид-Кун покивал рассеянно.

– Соломия Мицке костюм почти дошила, – сказал он, глядя себе под ноги. – Как у Лины Инверс из «Рубаки». Нашла какие-то куски ткани, и они с Мицке по картинке сконстролябили, очень похоже. Непонятно теперь, будет ли дошивать…

– Да я в курсе. – Данте, прыгая на одной ноге, натягивал джинсы. – Ну ты не это… Соломия – нормальный человек. Справится. Ну, хорошо, не спят ночами, разговаривают с пустотой. Что еще?

– Кричат. Не едят неделями или едят и остановиться не могут. Некоторые прячутся в шкафу. А главное… У соседей наших однажды пьянка была, ну, обычное дело. Сосед осерчал – и на жену с ножом. Так сыночек двенадцатилетний перехватил его руку…

– И чего?

– И сжал тихонечко. Папа ножик выронил и ласты склеил. Мгновенно.

– Да ты чего? – удивился Данте. – Я не знал.

– Там мать моя была. Ну, это… – Кид-Кун поморщился, – бухала вместе с ними и все видела. Так соседка наутро приходила, в ногах валялась, просила никому не говорить. Типа просто удар хватил муженька на почве алкогольного опьянения. Злобный делирий подкрался незаметно. Так что все это между нами.

* * *

Анна ощущала свою вину так, как ощущала бы созревший болезненный фурункул в каком-нибудь крайне неудобном месте, то есть не забывала о ней ни на минуту. Она раздвоилась, существовала одновременно в двух параллельных пространствах и не готова была одно из них признать настоящим, а другое, предположим, выдуманным и от того менее ценным. Обе жизни были для нее важны и невыносимы одновременно.

«Не молчи, – говорил ей Женя, когда она замирала вдруг, едва проснувшись, в один из украденных уик-эндов в коттеджике на Десне или в их конспиративном загородном доме под Киевом, в номере львовского отеля на площади Рынок, да где угодно. – Не молчи!»

Еще не было случая, чтобы он не растормошил ее, не раздраконил, не рассмешил. Он был готов на все – даже на то, чтобы она разозлилась, например. Ее молчания он вынести не мог, в эти минуты ему казалось, что она находится на обратной стороне Луны. Она сдавалась, конечно. Вздыхала, поднимала руки, обнимала его за теплую шею, погружала пальцы под воротник его футболки. «Щекотно!» – смеялся он, мотая головой из стороны в сторону, как годовалый щенок. Высвобождался, заводил ее руки за спину, легонько кусал за ухо. В мастерстве быстрого перехода от несерьезной возни к масштабному разноплановому сексу ему не было равных. Но в этот раз Анна выскользнула со словом «нет». Так она это сказала, что ему почудилось, будто в это «нет» вложен килограмм тротила. Ее «нет» прожгло в его груди огненный тоннель и прошло навылет.

– Я так больше не могу, – сказал он.

– Отвернись.

– Чего? – искренне не понял Женя и от растерянности даже надел очки зачем-то.

– Отвернись, я оденусь.

Он пожал плечами и скрылся в ванной комнате. В данном случае их приютом на выходные стал маленький плавучий отель на Трухановом острове, новенький, пахнущий свежим деревом и лаком, с романтичными шаткими мостками, которые вели на берег. Аня шла по мосткам, они, повизгивая, качались у нее под ногами, и она равнодушно думала, что сейчас свалится в воду, потому что ноги дрожат и голова кружится. Вот если бы не эти цепочки вместо перил – непременно свалилась бы. А так – ничего, дошла до суши, до полоски песчаного пляжа, и моментально набрала полные мокасины песка. Остановилась, вытряхнула песок, проверила содержимое сумки. Вроде бы ничего не забыла, вот и пятьдесят гривен на такси так кстати обнаружились в бумажнике, вот и влажные салфетки, чтобы вытереть испачканные в песке руки… Ей казалось, что Женя наблюдает за ней из окна-иллюминатора, она нервничала и боялась оглянуться. Но – нет, он ее не видел, он сидел на полу в ванной и методично кромсал туалетную бумагу, как попало, игнорируя перфорацию. Весь пол вокруг него был завален розовыми и голубыми хлопьями, как будто на него вдруг просыпался разноцветный снегопад. Он еще немного посидит на полу, замерзнет, оденется и спустится в бар, где приветливый бармен нальет ему первую порцию виски, через час – восьмую, через два часа в дело пойдет следующая бутылка.

Тем временем Анна входит в палату к Августине, которая сидит на кровати, поджав ноги, и смотрит на фотографию на стене. Фотография вырезана из журнала и криво приклеена к стене кусочком скотча. На ней – актер Джонни Депп в роли Джека Воробья. Кумир Августины, надо полагать.

– Тебе он нравится? – спрашивает Анна.

Августина вздрагивает и виновато смотрит на нее, как будто есть что-то неприличное в том, что тебе нравится Джек Воробей.

– Ты что? – говорит Анна. – Все нормально. Мне тоже нравится этот фильм.

– Фильм? – рассеянно переспрашивает Августина.