Пока мы не встретимся вновь

Гостеприимство, всегда отличавшее жителей Шампани, теперь стало больше чем традицией. Оно помогало осуществлять торговые операции, а Ева одна из первых научилась этим пользоваться. В 1949 году производители вин в Шампани продали столько же бутылок, сколько продавали ежегодно в первом десятилетии века. Это был самый удачный период в их жизни, а теперь, в 1950, они явно собирались побить этот рекорд.

— Девочки, подойдите сюда, пожалуйста, — позвала Ева. Две молодые англичанки, студентки университета, появились в дверях; они ждали, пока она разложит карточки. Обе жили в замке в течение всего сезона созревания винограда, изучали тонкости искусства виноделия и помогали ей выращивать цветы. Как обычно, едва она разложила карточки, девушки принесли ей подносы с цветами в маленьких вазах. Стебли цветов были коротко подрезаны. Аранжировке цветов девушек обучала Ева. Она никак не могла понять, почему многие дамы ставили посередине стола высокие букеты. Цветы мешали гостям беседовать. Она располагала в центре стола маленькие букетики так, что они напоминали миниатюрную клумбу. Вокруг нее стояли бокалы повыше, по четыре у каждого места.

Меньше чем через час группа иностранцев должна собраться за ее столом. Их объединит общий интерес к шампанскому. Завяжется оживленный обмен мнениями, потому что состав гостей она определила еще несколько недель назад. Возможно, путешествие, обычно предшествующее завтраку, положит начало теплой беседе. Вначале предстоит традиционная поездка к церкви Отвиллер, затем — возвращение в Вальмон. Все быстро обойдут винные погреба, где Поль ответит на вопросы. В комнате перед погребом он откроет бутылку и наполнит бокалы, из которых они будут попивать, возвращаясь в замок по тропинке через виноградники, усеянные в эти майские дни маленькими кисточками винограда, которые становятся больше день ото дня.

Стол был готов. Ева пошла переодеваться к завтраку. Она искусно подправила макияж и, задумавшись, села перед туалетным столиком. Вдруг какой-то мимолетный весенний запах заставил Еву еще раз взглянуть на себя в зеркало. Неужели это она, виконтесса де Лансель, хозяйка замка Вальмон? — спросила она себя, поворачивая голову так, чтобы не были видны морщинки на шее. Она вспомнила другой май, одну из ночей 1917 года, когда ей минул двадцать один, а не пятьдесят четыре, как сейчас. Тогда Ева снимала макияж перед другим туалетным столиком за кулисами «Казино де Пари», и вдруг появился галантный офицер, разыскивающий блондинку с золотистыми волосами, расчесанными на прямой пробор, и с завитками на висках, импульсивную, независимую девушку, называвшую себя Мэдди и знавшую множество ухищрений. Но ни одно из этих ухищрений не было связано с умением раскладывать на столе карточки для гостей так, чтобы незнакомые люди почувствовали себя друзьями, и с умением управлять замком с двенадцатью слугами, множеством комнат для гостей, где принимали покупателей со всех концов света семь месяцев в году.

Ева философски относилась к опасениям своей благовоспитанной тетушки Мари-Франс, уверявшей, что ее племянница не выйдет замуж за респектабельного человека, если не перестанет петь в мюзик-холле. Теперь Ева более чем респектабельна. «Изысканной» называли ее те, кто описывал свои визиты в Вальмон. Ее брови, как всегда, были гордо подняты вверх, а глаза оставались такими же серыми и сияющими. Иногда, прогуливаясь по замку, Ева напевала отрывки из старых мелодий. Ева смеялась над условностями, из-за которых ей приходилось сдерживать свою импульсивность, но готова была признать, что лицо, которое она видела в зеркале сейчас, больше соответствовало замку, чем сцене. Хотела ли она, чтобы все сложилось иначе? Нет, никогда. За тридцать три года замужества она ни разу не пожалела о своем выборе.

Из Дижона — в Париж, потом Канберра, Кейптаун, Лос-Анджелес, Лондон — и вот теперь Эперней. Почти кругосветное путешествие! Непослушная, озорная дочь доктора Кудера закончила свои странствия за сотни миль от родного дома. В прошлом году к ним приезжала с визитом восьмидесятилетняя, но по-прежнему ехидная Вивьен де Бирон. Какое счастье, — сказала она, — что ее Мадлен не вышла замуж за горчичного короля и не осталась в Дижоне. Впрочем, она до сих пор жалела о том, что ее протеже отказалась от своей великолепной карьеры.

Ева надела один из своих костюмов от Баленсиаги, сшитый в испанском духе — из тонкой шерсти, совершенно черный, как наряд игуменьи. Однако он выглядел гораздо роскошнее всех туалетов из последней коллекции Диора. Ева называла эти наряды «блестящими костюмами», считая, что они должны производить такой же эффект, как одеяния знаменитых тореро. Что ж, если ее считают изысканной, а не очаровательной — она постарается этому соответствовать.