Пока мы рядом (сборник)

В ту осень она снова принялась рассказывать мне о вас. О том, как она влюбилась в тебя, Кир, еще в первом классе и однажды выкрала твой портфель на перемене, а после урока снова подсунула его тебе в парту. И на обложках всех своих учебников ты читал слова «я тебя люблю» и не мог понять: кто это пишет? Рассказывала о ваших лыжах в скверике, идущем от школы до нашего желтоватого домишки. Тогда я и поведал ей про костер, который вы развели как-то у нас во дворе. Я внимательно слушал ее, но знал, что дело не в тебе, Сотников. И довольно скоро вычислил Дэна. Дэна Забродина. Специально ходил в вашу редакцию посмотреть на него – и удивлялся: маленький, головастый, физия, правда, ничего, но куда до меня, спортсмена и плейбоя!

Легче мне от этого не стало. Я всегда знал, что не может любовь принадлежать одному человеку. Мука в том, что сам я принадлежал любви. Следил за Анжелиной радостью, и хотел сохранить ее беззащитное сердце, и одновременно хотел убить ее, чтобы покончить все разом. И то и другое удушало меня своей невозможностью. А потом, этой зимой, – в ней вдруг словно выключили невидимую лампочку. Жизнь «придонной» Москвы разом перестала интересовать ее. Она перестала закрываться от меня в кухне с мобильником, исчезать по вечерам и на выходные.

И все это, все это я мог бы пережить. Пережить, зная, что все равно никого, кроме меня, с ней рядом нет. Но случилось страшное: она перестала быть самой собой. Сука-любовь выкрала ее душу. Анжелка сгорбилась, потемнела, походка ее стала неуверенной, она шла теперь так, словно приволакивала непослушные ноги. И глаза её, беззащитные детские глаза, будто ослепли. Живое улыбчивое детство ушло из них – и глаз на ее лице не стало. Моя любимая превратилась в потаскушку, усталую дешевую шлюху. Как раз такую, каких я особенно любил в своё время мешать с грязью.

И наша жизнь кончилась.

Кончилась сука-любовь.

И теперь я просто не могу «уйти» раньше ее. Я знаю, она жива. В нашей квартире я остался один. Я прощупал ходы назад, к братве, и узнал, что Стас погиб, и все думают, как удачно я все подстроил, если выжил. Выяснил, что все его бумаги сгорели, так что и в этом с меня взятки гладки. Эх, брателлы, знали бы вы, как мне на это наплевать! Я снова вернулся к старому. Жаль, бригада наша распалась. Но я тут же сколотил другую. Бабла у меня на все хватает. Баб я теперь видеть не могу, ничего особо не надо, так что заначка растет. Недавно Анжелка опять появилась. Плакала, что убила его, Деньку Забродина. Что подбросила к телу волыну с твоими инициалами, хотела, чтоб на тебя подумали. Анжелку я жалею. На тебя бы и подумали, да уж больно въедливый и недоверчивый этот Коротков, скотина! Вот и пришлось брать тебя, получать твое «чистосердечное» и отправлять его начальству, чтоб быстрей дело закрыли.

Зла я на тебя не держу, может, тебе и скостят срок, все-таки ты человек известный. А Анжелку мне, сам понимаешь, сдать нельзя. Так что хочешь – сразу пиши «чистосердечное», хочешь – посиди на игле. Времени у нас в обрез. Дня три от силы. Пока длится твоя подписка о невыезде. Вот так вот, братан…

Пригов снова откинулся на спинку стула и снова закурил. Где-то с середины рассказа глаза его начали тускнеть и затягиваться рыбьей слизью, а лицо – принимать прежнее хамовато-брезгливое выражение. Даже голос поменялся, снова становясь глуховато-невыразительным. Передо мной, как и вначале, сидел человек, у которого что-то главное в этой жизни украли. Человек, который много мучился и унижался сам, чтобы обрести «право» мучить и унижать других. Человек, который уже не откажется от этого права.

Он встал, Вован тотчас очутился рядом. Вдвоем они заломили мою руку, тонкая игла с обжигающим снадобьем вошла мне в вену. На миг мне стало знобко, потом сладкое тепло разлилось по всему телу, и я погрузился в наркотический сказочный сон…

Мне снилось, как однажды в сентябре (мы уже учились в седьмом классе) мы, все вчетвером, слиняли с уроков и убежали в Лужники, где проходил очередной московский кинофестиваль. В то время фестивали были событием, люди давились за билетами и просиживали по многу часов в кинозалах. Для нас все случилось впервые, и впервые Лужа предстала в совершенно новой роли: вся арена заставлена рядами зрительских кресел, зрители снизу доверху усеивают трибуны, и лучшие зарубежные фильмы идут с синхронным переводом на огромном экране. Именно с тех пор в мою память врезалась фраза: «Кинокомпания «Метро-Голдвин-Мейер» представляет…»

Места наши, как и в жизни, оказались на самом верху, под крышей, – солидный же зритель предпочитал тесниться на нижних местах как более престижных. Так что мы расположились с комфортом, сидели с ногами на деревянных скамьях, обняв колени.