Пока мы рядом (сборник)

Приезжая девчонка, лимита, с матерью-дворничихой, чужая и этому мегаполису, и этому элитарному классу, и вашей мушкетерской компании, никому и никогда не нужная. Как же я кусала губы до крови, когда узнала – мать, подвыпив, ругалась во дворе, – что с пятого класса, с переездом, девятнадцатая спецшкола мне больше не светит! Я не плакала, я уже знала: Москва слезам не верит.

Первого сентября я отправилась в захудалую школку на Овчинниковской набережной, в которую собрали всю окрестную шпану. Не было там знающих, добрых учителей, не было настоящего английского, не было вас, мушкетеров. Зато гадкого житейского опыта я набралась здесь по самые уши.

В классе меня не приняли. Дразнили принцессой. Лестное вроде бы прозвище в устах моих одноклассниц звучало такой издевкой, таким принижением, что после пятого класса я совсем перестала перечитывать сказки: не могла поверить в счастливую жизнь сказочных принцесс. А в седьмом моя «полуподруга» Любка Орлова, кроме имени не имевшая ничего общего с великой актрисой, пригласила меня как-то к себе домой. Жила она в страшных трущобных коммуналках за репинским сквериком. Темнело рано, и под аркой, ведущей в ее двор, нас грубо облапали местные мальчишки, а когда мы вырвались и добежали до ее квартиры, в темной прихожей нас встретил ее старший брат, безногий инвалид. Здороваясь, он присосался ко мне слюнявыми губами, обдал запахом пива, воблы и лука. Мне стало противно и страшно. Я боялась оттолкнуть его, и неведомо каким чудом в тот раз – первый и последний – я сбежала из этого дома, и от Любки, и от любой дружбы в своем постылом классе. Все они казались мне какими-то полуживотными. А меня, как я думала, ждала вычитанная в книжках и подсмотренная в вашем братстве совсем другая жизнь…

Школу я закончила одновременно с вами, в семьдесят седьмом году, а так как в первый класс мать отдала меня раньше срока – некому было сидеть со мной дома, мне к моменту окончания школы еще и шестнадцати не стукнуло. Ну, шестнадцать не шестнадцать, а «держать взрослую кобылу на своей шее» мать не собиралась. Мне пришлось идти работать. По огромному блату мать пристроила меня секретаршей в захудалое издательство, на время декретного отпуска штатной сотрудницы.

Помню, какой замшелой сразу показалась мне молодая еще женщина, передававшая дела. Она с восторгом делилась со мной «изюминкой» своего труда: дырокол должен стоять справа, удобнее под правой рукой. Авторов лучше просить делать пометки в гранках не ручкой, а карандашом. А здесь, в столе, лежит особая резинка, которая стирает карандаш без следа. Если же помечать ручкой, нужно будет забеливать, подбирать тон в цвет бумаги, иначе будет заметно.

Все эти мелочи она перечисляла битый час с каким-то вдохновением, а умные слова – «автор», «гранки», «править материал» – и вовсе произносила с придыханием. А мне казалось диким, что женщина, готовясь к самому важному событию в своей жизни, думает не об этом, а о каких-то злосчастных проблемах, резинках и дыроколах, состаривших ее до срока.

Каким чудом я продержалась в редакции чуть больше четырех лет, и теперь не знаю. Видимо, просто не могла слушать нытье матери, что «в доме шаром покати, а здоровая кобыла дармоедкой выросла».

Единственное, что я вынесла оттуда, это странное чувство, не оставляющее меня с тех пор: ощущение внутри себя чего-то самого главного, чего-то живого, родного и светлого, что нужно прятать и беречь – и от ругани матери, и от нотаций начальства, и от серой паутины, висящей в редакции в углах и как будто на лицах безвозрастных женщин в серой безликой одежде…

Самым радостным стал для меня день, когда мне сделал предложение один из тех самых «авторов», чьи пометки стирала моя предшественница. Нет, не руки и сердца, разумеется, и любви никакой там не было, да и сам автор – толстый, обрюзглый, с желтоватыми табачными пальцами – вызывал только страх и брезгливость. И все-таки внимание его оказалось мне неожиданно приятным. Ведь это был известный человек, завсегдатай «светской суеты», как он выражался, и для безродной редакционной простушки его предложение действительно прозвучало как гром среди ясного неба! Вся редакция, на всех четырех этажах, на миг замерла и дружно выдохнула, когда товарищ Хржановский – тогда все еще были товарищами – пригласил приблудную секретаршу Янович «попробоваться» в модельное агентство! Да-да, ни много ни мало! В то время, в восемьдесят втором, в Москве их можно было пересчитать по пальцам. А о карьере модели во все времена мечтает каждая девчонка!

Конечно, мне это казалось просто чудом. Как говорил Хржановский, «вашу красоту огранят, как чистый бриллиант»! Конечно, мне поверилось, что я сумею сказать слово в мире моды, что наконец-то меня увидели, что там, в этой «светской суете», как раз и свершаются настоящие сказки, и живут настоящие рыцари, принцы и принцессы! Конечно, я сняла квартиру и переехала от матери, впервые преисполненной гордости за «свою кобылу», и на крыльях Синей птицы, птицы Счастья, улетела из редакционной паутины!