Пока не взошла луна

– Ферейба-джан, нам нужно кое-что обсудить, – сказал Абдул Рахим, – Салим-джан, бачем, иди присмотри за сестрой.

Когда Абдул Рахим, наш добрый великан-сосед, назвал Салима «сынок», я все поняла. Все, что мне следовало узнать, содержалось в этом ласковом, на первый взгляд обыденном обращении, которое он произнес инстинктивно, пытаясь смягчить горе и заполнить пустоту. Абдул Рахим был любящим отцом и знал, что нужно мальчику. Мальчику нужно, чтобы кто-то ерошил ему волосы, клал руку на плечо, смотрел, как он возится с поломанными часами.

Мальчику нужно быть чьим-то сыном.

Бачем…

Неудивительно, что Махмуд так уважал наших соседей. Он видел их доброту задолго до того, как им пришлось ее проявить.

Мой сын остался без отца. Все мои дети остались без отца.

Салим, мой послушный мальчик, отправился к Самире. Я знала, что он будет подслушивать, но ничего не сделала. Все равно никого из нас я не могла защитить от реальности. Я села и приготовилась слушать Абдула Рахима.

– Мой брат работает на… две недели назад… его забрал Талибан… он осуждал их действия… смелый… человек с убеждениями… рабочие нашли тело… записка в кармане… «простите, что втянул вас в это»…

Раиса обхватила меня руками и зарыдала. Ее тяжелая грудь вздымалась и опускалась. Все эти недели я знала правду, но мне нужно было услышать, как это произносят вслух, чтобы поверить.

Махмуд никогда не вернется. В последний раз мы виделись здесь, всего в нескольких метрах от места, где я теперь сидела. В ту последнюю минуту он сказал мне все, что нужно. Его судьба была написана у него на лице. Он все знал с того момента, как эти люди вошли в наш дом.

Салим снова проскользнул в гостиную и подошел к Абдулу Рахиму. Тот сидел сгорбившись, сложив руки на коленях.

– Дядя! – позвал мой сын.

Абдул Рахим посмотрел ему в глаза.

– Мой отец… Он не вернется?

Это спросил не ребенок, а мужчина, который хотел знать, чего ожидать от будущего и что будущее ожидает от него.

Ферейба

16

Я должна была вывезти семью из Кабула.

Теперь, когда Махмуда не стало, у нас не оставалось другого выбора. Скорее всего, мы бы умерли с голоду, как только закончились бы деньги. С рождением третьего ребенка все неминуемо усложнялось.

С того дня, как к нам заходили Раиса и Абдул Рахим, Самира не произнесла ни слова. Только кивала, если у нее что-то спрашивали. Я ласково говорила с ней, терпеливо добиваясь, чтобы она ответила, но ничего не получалось.

Я застала Салима в нашей спальне. Он смотрел на вещи отца. Не замечая меня, он прикоснулся к его брюкам, потерся щекой о его рубашку, а потом разложил их на полу, словно стараясь представить, что отец здесь. Он взял с ночного столика часы Махмуда, покрутил их в руках и просунул запястье в браслет, а потом опустил рукав своей рубашки. Этот момент принадлежал только им, сыну и отцу. Я тихо отступила в коридор, и Салим не заметил, что я наблюдала за ним.

Сын думал, что я не понимаю, как он страдает, потому что мне самой тяжело. Но я все замечала. Я видела, как он пинал дерево за домом, пока не упал на землю, заливаясь слезами, а его изодранные ноги так распухли, что он еще неделю морщился от боли при каждом шаге. Когда он подпускал меня к себе, я обнимала его, но стоило мне начать говорить, он ускользал. Время еще не пришло.

Салим, как и я, думал о своем последнем разговоре с Махмудом. Я видела на его лице такие же муки совести, которые чувствовала сама. Теперь бы мы оба повели себя иначе. Мы должны были сказать намного больше.

Судя по тому, что удалось узнать Абдулу Рахиму, местный Талибан решил использовать Махмуда Хайдари как показательную жертву. Остальных членов семьи трогать не собирались. Так считал наш сосед, но утверждать это с уверенностью никто не мог. Даже при свете дня в Кабуле мало кто чувствовал себя в безопасности, а под покровом ночи могло произойти что угодно.

Я не могла перенести малейшей разлуки с детьми. Салима я отправляла на рынок, лишь когда в доме совсем ничего не оставалось. Всего через месяц после известия об убийстве Махмуда я почувствовала боль в животе. Сначала я подумала, что это спазм, но, шагая из комнаты в комнату, поняла, что эти боли мне знакомы.

Я медленно переставляла ноги, сцепив губы.

«Девять месяцев и девять дней. Девять месяцев и девять дней», – тихо повторяла я.

А всего через несколько часов Раиса приняла моего третьего ребенка. Я назвала его Азиз.

– Салим и Самира, – с трудом произнесла я, – поздоровайтесь с сыном вашего отца.

Прежде чем решиться на выезд из Кабула, следовало дождаться, пока Азиз немного наберет вес. Я кормила его грудью и замечала, как его личико приобретает отцовские черты: тот же разрез глаз, такой же подбородок и форма ушей.

Абдул Рахим не упускал из виду лишившуюся отца семью Хайдари. Когда Салим возвращался из школы, он приглашал его к себе. Не знаю, о чем они говорили, но Салим всегда после этого приходил домой задумчивым. Я радовалась, что мой сын может обратиться к Абдулу Рахиму.