Пока не взошла луна

И хотя эти браслеты вложил ей в руку отец, Ферейбе казалось, что мама неслышно подошла, пока она спала, и надела браслеты ей на запястье. Нежное мамино прикосновение, которого Ферейба не почувствует никогда, до самой смерти… Впервые взяв Салима на руки, прикоснувшись губами к его лбу, она поняла, что может многое дать ему. Дать то, чего не получила сама.

Ничего этого Салим, беря у матери браслеты, не знал. Он лишь заметил, что ей не по себе.

– Что-то мне неспокойно. Вот если бы отложить ломбард на завтра… Мы бы заглянули туда по пути на вокзал. Вот бы нам пойти всем вместе.

– Мадар-джан, ломбард близко, а у нас почти не осталось наличных. Мало ли что случится в Патрах. Нам нужны деньги на еду и пароход, иначе окажемся на мели.

– Но сегодня…

– Мадар-джан, я пойду. Мы никогда не доберемся до Англии, если будем прятаться в комнате каждый раз, когда нас охватывает страх.

Ферейба прикусила язык, напомнив себе, что не следует считать его ребенком. Она начала одевать Азиза и попросила Самиру выстирать кое-что из их одежды, а сама решила пойти к хозяевам и спросить, чем им можно помочь. Обернувшись, она увидела, что Салим кладет браслеты в карман и застегивает его, чтобы они ненароком не выпали. Она не заметила его растерянности, когда он на миг вспомнил о тревоге матери, но тут же отбросил колебания, потому что хотел быть смелее, чем она.

– Я иду в ломбард. Вернусь часа через два, – заверил ее Салим.

Это обещание он не выполнил.

Часть 2

Салим

30

За несколько часов все может перевернуться. А мир будет жить себе дальше, не подозревая о том, что в нескольких шагах разыгрывается немая драма. Слева от Салима стоял полицейский, крутя на пальце связку ключей. Второй уперся ладонью в бетонную стену над правым плечом мальчика. Тот чувствовал на своей щеке его дыхание.

– Где ты живешь?

От запаха чеснока из чужого рта у Салима скрутило живот. Он не осмеливался отвести взгляд и смотрел на собственное отражение в солнцезащитных очках полицейского. В широко открытых глазах этой крошечной карикатурной фигурки метался страх, мальчишеское лицо еще не приобрело мужских очертаний, над верхней губой едва пробивался редкий пушок.

– Простите, что?

Салим услышал, как дрогнул его голос. За последние недели он выучил несколько фраз на греческом, но недостаточно, чтобы говорить убедительно. Он расправил плечи, пытаясь придать своим словам вес.

– Где ты спишь? Где твой дом?

Он тупо смотрел на полицейских, а они, хмыкнув, покачали головами. Темно-оливковая кожа Салима, к тому же загоревшая за последние месяцы, когда он работал в поле, была намного смуглее, чем у них. Полицейский с ключами наконец сдался и перешел на английский.

– Где ты живешь? – раздраженно спросил он.

Салим отчаянно пытался придумать нечто правдоподобное. Он не мог привести полицейских к своей семье.

– Я нигде не живу. Я турист. Покупаю, – Салим сделал жалкую попытку объясниться, махнув рукой на аллею магазинчиков.

– Покупаешь? – фыркнули полицейские. – И что ты купил?

– Э-э-э… ничего. Сегодня ничего.

Салиму отчаянно хотелось, чтобы от него отстали.

– Ничего? Ладно. Где твой паспорт? Документы?

У Салима снова скрутило живот и стало горько во рту.

– Паспорт? У меня нет паспорта.

Хозяин ломбарда приоткрыл дверь, увидел полицейских, стоявших около последнего посетителя, и юркнул обратно.

– Нет паспорта?

Полицейские обменялись взглядами, смысла которых Салим не понял.

– Мой друг… У него мой паспорт.

– Как тебя зовут?

– Салим.

– Откуда ты?

Кровь шумела у Салима в ушах. Бежать? Практически невозможно. Его прижали к стене посреди оживленного рынка. Туристы входили в магазинчики и выходили. Звенели дверные колокольчики. Темнокожий уличный торговец отвел взгляд, складывая в мешок своих танцующих человечков. Прохожие с любопытством поглядывали на Салима, даже не замедляя шаг. Только седоволосый мужчина, жаривший кукурузу, похоже, сочувствовал ему.

Стояла такая жара, что даже в тени выступал пот. Салиму хотелось пить, и со вчерашнего вечера он ничего не ел. На полицейских была синяя форма, рубашки, аккуратно заправленные в темно-синие брюки, и береты. С массивных поясов свисало то, чего Салиму стоило бояться, – рации, наручники… и пистолеты. Попытка бежать его бы не спасла. Как и отказ отвечать на вопросы.

– Я… Я из Турции.

Эту роль Салим репетировал с матерью как минимум сто раз, а наедине с собой – и того больше. Другие беженцы рассказывали, какие вопросы может задавать полиция, если остановит, и он надеялся, что их советы пригодятся.

– Из Турции?

Казалось, полицейского передернуло от отвращения. Он многозначительно переглянулся с напарником.

– И как ты добрался до Афин?

– Самолетом.

– Кто приехал с тобой?

– Никто, я один, – помотал головой Салим.

Он очень надеялся, что взгляд и голос не выдали его. Руки он держал опущенными по бокам.

– Один? И сколько тебе лет? Шестнадцать?

– Пятнадцать, – ответил Салим, надеясь, что его внешность собьет их с толку.

– Пятнадцать? А где мама? Отец?

Салим пожал плечами.

– Они не с тобой? – Старший полицейский, начиная выходить из себя, заложил большие пальцы за пояс.