Пока не взошла луна

Когда мы доберемся до Англии, все наладится. Что бы ни говорил муж Наджибы, я знаю, что она поможет нам. Они станут нам опорой, но, даст Бог, лишь ненадолго, пока мы не найдем себе место в жизни. Если мы сумели добраться в такую даль, то в любой стране сможем обеспечить себя. Нам нужен всего один шанс. В мире должно быть место, где нас хорошо примут. Где меня встретят как сестру после долгой разлуки, а не закидают камнями, словно заползшую в сад змею.

Салим, пожалуйста, возвращайся! Время уже позднее, моя надежда слабеет, и надолго ее не хватит. Пожалуйста, возвращайся скорее.

Салим

32

Казалось, до тюрьмы они ехали целую вечность. Салим чувствовал, как по спине сбегают струйки пота. Окно с его стороны было приоткрыто на два пальца – как раз настолько, чтобы хотелось открыть его чуть шире.

– Сэр, пожалуйста, отпустите меня. Мне нужно уезжать. Я завтра уеду из Греции. Я не сделаю ничего плохого. И мне не нужна помощь.

– Завтра уедешь? Как все просто, правда?

Сарказм прекрасно поддавался переводу.

Они оказались на окраине. Туристы в эти места забредать не осмеливались. Слезы обжигали Салиму щеки. Машина проехала по узкой дороге, ведущей к «Желтому дому» – так, не проявляя излишнего остроумия, окрестили здание лимонного цвета. Он внимательно смотрел на улицу, но не видел ни души. На закате мадар-джан начнет беспокоиться.

Салима повели мимо столов и полицейских. На него почти никто не взглянул. Они прошли через все здание, туда, где среди голых стен в камере сидели двое африканцев и один грек. Салиму хотелось броситься к ближайшему выходу, но с каждой минутой шансы проявить решимость таяли. Старший полицейский махнул рукой другому, чтобы тот открыл дверь камеры.

– Входи.

«Думай, – приказал себе Салим, – сообрази, что им сказать, чтобы разжалобить. Чтобы они отпустили тебя».

– Пожалуйста, не надо. Я пойду домой. Пожалуйста, сэр, отпустите меня. – Он сделал еще одну нехитрую попытку попросить пощады.

– Пойдешь, обязательно пойдешь. Сюда.

Салима толкнули в спину, и он ввалился в камеру. Другие заключенные вяло взглянули на него – хоть что-то новое в их вынужденной праздности. Они не смотрели ему в глаза и уж тем более не хотели завязывать разговор. Салим обошел камеру, которая составляла примерно три с половиной на три с половиной метра, и забился в самый дальний угол, глядя исподлобья, как животное в клетке. Он привалился спиной к холодной стене, медленно сполз на пол и замер, упершись подбородком в колени.

Он знал, что мама оставит Азиза под присмотром Самиры, а сама пойдет его искать. Возможно, она попытается найти ломбард. И хозяин, может быть, скажет ей, что его забрала полиция. Что, если она упадет в обморок или устроит истерику прямо в ломбарде? Салим вспоминал, что делал сегодня днем, и ему было противно – он все испортил. Мужчина, глава семьи, оказался ни на что не способен и попал за решетку! В нем все кипело при мысли о матери, брате и сестре, которые остались одни. Деньги, вырученные за браслеты, он засунул в левый носок, и от них не было никакого толку.

Всю ночь Салим просидел в тюрьме.

В тесной камере никто не нарушал его одиночества, и он успел как следует все обдумать. Он много месяцев жил с оглядкой и именно этого всегда боялся: что его арестуют и запрут в тюрьме. Что ж, теперь одним страхом стало меньше, но его место заняли новые.

Успокоившись, он посмотрел на мужчин вокруг. Два африканца сидели рядом, что-то бубня друг другу, но даже не пытаясь поднять глаза. Грек иногда поглядывал на остальных и, раздраженно скривившись, ворчал. Сокамерники почти не обращали на Салима внимания.

«Будь отец жив, все было бы иначе».

Он и раньше так думал, но теперь, учитывая, что случилось с их семьей, понимал это особенно отчетливо и правдиво. Чтобы отвлечься, Салим вставал и ходил по камере, держась поближе к стене. Но это мало помогало. Его разум, как и сам он, попал в ловушку.

Ночью Салим время от времени клевал носом, просыпаясь от боли в шее и покалывания в затекших ногах. Он снова и снова пытался примоститься поудобнее и в конце концов возненавидел запах бетонного пола.

«Сказать правду? Но пожалеют ли они меня? Если они узнают, что случилось, они же не отправят меня обратно в Афганистан? А если все-таки отправят?» – раздумывал он.

Утром Салима, у которого от голода бурчало в животе, отвели в другое помещение на допрос. Его посадили за пустой стол лицом к лицу с еще одним полицейским, который представился, назвав какую-то непонятную фамилию, начинавшуюся на «Г». Язык Салима не смог бы произнести эту нескладную иностранную вереницу звуков. Полицейский выпускал густые облака сигаретного дыма, повисавшие над столом, и Салиму приходилось задерживать дыхание: он испытывал отвращение от того, что этот дым так бесцеремонно проникает в его легкие.