Пока ненависть не разлучила нас

— Я шел по улочке Сен-Жан, вокруг никого. Был в гостях у друзей и спешил на последний автобус. Передо мной остановилась машина, открылись дверцы, вышли пятеро парней. В руках пруты. Я сразу понял, чем дело пахнет. Начали с оскорблений: «Черножопый! Ублюдок! Катись, откуда пришел!» Я в ответ ни слова. Пытался сообразить, как мне выбраться из подлой западни. Один из них вышел вперед, встал передо мной и сказал: «Молчишь, гад?» Он был небольшого роста, пухлый, лицо красное, взгляд трусоватый. Мне не понравилось его лицо. Я посоветовал ему пойти прогуляться. Он на меня замахнулся своим прутом, потом опустил его, но шевелился медленно, и я вырвал у него прут и занял оборонительную позицию. Вот тогда-то они меня окружили. Первый нанес удар, я мог бы уклониться, но они били вместе с разных сторон. Я пытался обороняться, защищаться. Потом упал. Они продолжали молотить, шипя ругательства. Наконец прекратили. Каждый подошел и плюнул на меня. Потом сели в машину и уехали.

— Ты не запомнил номер? — спросил Талеб.

Мустафа пожал плечами.

— Нет. Полицейские запоминают. Мне и в голову не пришло.

— А в участок подал жалобу?

Мустафа нахмурился.

— Ты что, серьезно?

— Абсолютно. Когда на тебя нападают, надо идти в полицейский участок и подавать жалобу.

Мустафа, улыбаясь, с трудом раздвинул губы пошире, и я увидел сгусток запекшейся крови у него на губе.

— Конечно, ты прав. Они будут искать этих парней. Если повезет, они их найдут и от души поздравят.

— Ты неправ. Мы живем в стране, где есть законы.

Мустафа больше не улыбался. Он встал и заходил по комнате.

— Послушайте, парни, если вы меня сюда зазвали, чтобы втюхивать такую хрень, то пошли вы куда подальше! О каких законах ты говоришь? Где ты видел в этой стране законы? Какие у нас права? Пулю получить? Полицейские отстреливают нас, как зайцев! Сколько наших погибло за последние года два? И убийцы разгуливают на свободе! Французы могут в нас палить сколько угодно, они уверены в своей безнаказанности. Слышали об Абденби из Нантера? Спокойный парень, студентом был, кажется. Какой-то псих застрелил его, как собаку. А Вахид Хашиши? Знали его? Он был из нашего квартала. Тоже спокойный, мирный парень. Его пристрелил какой-то тип, потому что он, видите ли, крутился возле его машины. А Махмуд Шаруф? Умер в больнице, его отколотили скины, он показался им подозрительным. Теперь месяца не проходит без убийства! Политикам на это наплевать. Здесь кошки и собаки дороже араба!

Талеб вопросительно взглянул на меня. Что тут ответишь? Перечисленные имена разбередили и у нас свежие раны.

— Нет, я знаю, что делать, и другого решения нет. Соберем компанию и будем караулить, сколько понадобится. Если повезет, я их поймаю.

— Думаешь, они постоянно ездят по этой улице и избивают арабов? Если они были вооружены прутами, значит, это занятие у них постоянное, ты прав. И они будут заниматься этим и дальше. Единственный способ их остановить — арестовать, а значит, нужно дать их описание в полиции.

Мустафа снова возмутился:

— Ладно, ребята, вашей простоте можно только позавидовать. Я по горло сыт вашими дурацкими идеями. В жизни все по-другому. В жизни полиция не думает защищать арабов, и французы пишут жалобы на арабов, а не наоборот. Вы видели полицейских на нашем празднике? Вам этого мало?

Он остановился и посмотрел на нас.

— Ладно, я пошел. Спасибо за кофе.

Нам нечего было сказать, чтобы его удержать. Мы остались сидеть и сидели молча. Молчание становилось гнетущим. Замораживающим. Оно лишний раз подтверждало, что мы ничего не знаем и ничего не можем. Я чувствовал себя бессильным и бесполезным.

Они на него плевали. Каждый. По очереди.

— Мунир! Agi lahna yawouldi. Подойди ко мне, сын.

Папа всегда меня подзывал дважды — по-арабски, потом по-французски.

Арабский и французский прервали мой путь к холодильнику. Если папа выключает музыку, значит, дело серьезное. Я остановился, потом подошел к нему. Он показал мне на кресло. Я сел.

Отец склонил голову набок и посмотрел на меня, словно видел в первый раз.

— Ты вырос, сын. Ты стал мужчиной.

Я не знал, что за этим последует, не знал, как себя вести. Мы сидели и молчали. Отец опустил глаза и, казалось, забыл обо мне. Мне хотелось встать и уйти, но я знал, что он хочет мне что-то сказать.

— Как твой… Центр?

Маленькая пауза дала мне понять, что он всерьез озабочен.

— Все в порядке.

Отец ни разу не зашел к нам в Центр. Поначалу я надеялся его там увидеть. Думал, он будет гордиться, что я занимаюсь таким нужным делом. Я даже представлял себе, как он к нам присоединится, захочет участвовать, почувствует вкус к общению, заведет друзей. Чистой воды иллюзия.

— Ты учишь людей читать, так?

— Да, кое-кто из взрослых хочет научиться. И еще мы занимаемся с детьми.

— И это все?

Я не понимал, куда отец клонит.

— Нет. Еще мы помогаем людям заполнять бумаги для разных учреждений, писать заявления, выслушиваем, какие у них проблемы, даем советы.

— Ты даешь советы?

Отец нисколько не иронизировал. Но вопрос все же задел мою гордость.

— Да, и я иногда даю советы.